Чуть отведя душу, Лахудр-гирей продолжил:

— Я — генеральный инспектор комитета по комитетам! Именем Аллаха я должен вас срочно проинспектировать на предмет правильности соблюдения инструкций по таможенному досмотру! Вот мандат! — Коммерсант сунул таможеннику под нос использованный трамвайный билет и тут же убрал в карман прорезиненного раскаленного солнцем плаща. — Не пялься. Все равно читать не умеешь.

— Не извольте беспокоиться за внешний вид. Граница на замке! Только иностранцы сунутся, мы им покажем истинное лицо Мордорворота! — Улучив секунду, отставной майор мигнул солдатику, тот метнулся в караулку и сразу выскочил обратно, уже побритый, подстриженный по уставу, на сапогах стрелки наглажены.

— Когда ближайший караван? — прокурорно сдвинул брови предприниматель.

— Да уж минут пятнадцать, как должен быть. А вот и он. Из-за холма движется.

— Смотрите у меня, чтоб все по инструкции. — Инспектор показал начальнику кулак.

— Не извольте беспокоиться. Шайтан носа не подточит.

Караван подошел. Несмело чирикнула какая-то синица, отважно пискнула цикада, за ней другая. Представитель комитета по комитетам ткнул пальцем в щуплую, как экибана, грудь солдатика:

— Ну, касатик, чему тебя учил майор?

Солдатик неправильно оценил значение гримасы, скорченной синьором Пердучо и четко отрапортовал:

— При подходе каравана ждать, пока старший принесет взятку. Тщательно пересчитать купюры и проверить, нет ли фальшивых, после чего купюры вернуть и запросить сумму, в пять раз превышающую предложенную. Если старший начнет торговаться, сумму можно снизить, но так, чтобы она не меньше, чем в три раза превышала ранее предложенную.

— Молодец, выполняй, — инспектор, видимо, не вникал.

А майор, пользуясь ошибкой контролера, оттолкнул подчиненного.

— Я сам. — Перхучо плюнул на ладонь и пригладил остатки непокорных вихрей под фуражкой. — Предъявляйте, господа хорошие, что везете.

Караванщики закопошились.

— Какая нынче торговля? Себе в убыток туда-сюда порожняком бродим.

— Оружие, наркотики, цветные металлы есть? — по инструкции спросил синьор Перхучо.

Приказчик вынул из кармана брюк и переложил за пазуху связку обручальных колец.

— Никак нет! — бодро отрапортовал он. — Да поразит Инхар стрелой язык того, кто соврет следующим.

— Никак нет! — подхватили остальные караванщики, перепрятывая понадежней кто автомат уззи, кто пакетик героина, а кто и медный лом.

— На нет и суда нет, — тяжело вздохнул таможенник. — Проезжайте.

— Нет, не «проезжайте», — влез суровый представитель комитета. — Еще полагается заплатить пошлину и акциз.

— И акциз? — горько переспросил синьор Перхучо, полез в карман, форменный китель треснул по шву на спине, отставник вздохнул еще тяжелее, достал пачку денег, отслюнявил и протянул Лахудр-гирею.

— О`кей, бывайте здоровы. Анх, уджа, сенеб. Службу несете хорошо, можно сказать, образцово. Так и доложу куда следует, — поспешил бизнесмен вдогонку за караваном, пряча денежки в карман:

— С миру по Шнитке, голому «Виртуозы Москвы».

— Да, настоящий инспектор, — уважительно пробормотал солдатик, расстегивая тесный, как «Запорожец», крючок воротничка, только процессия скрылась из виду. — Таких бы побольше. Жизнь стала бы правильной. С уважением.

— Сопля ты еще судить, — утирая сушившейся на заборе портянкой пот со лба, изрек Перхучо. — Почитай, весь последний год меня терроризирует этот Лахудр. В прошлый раз грабителем прикидывался, в позапрошлый — «крышей».

— Кто же он? — опустились руки у солдатика не по уставу.

— Челнок. Хозяин этого каравана. В следующий раз в степь уйдем и там отсидимся. Как басмачи.

— Просто хозяин?!

— Не просто. — Старший по чину от безнадежности высморкался на левый ботинок. — Дядя у него — сам Евбденикр, нарком пункта приема взяток. И ежели б этот Лахудр по-человечески, мирно водил караваны, я б ему не то что акциз, я б ему еще и НДС платил-возмещал. А он артачится, хочет самостоятельность показать, думает, без дяди обходится. Каждый раз, как срок подходит, у меня душа в пятки. Сегодня видишь, шнобель расквасил, а в прошлый раз в роль вошел, чуть не застрелил.

— Погодите, Евбденикр…

— Во-во. Евбденикр. Тайное распоряжение дал касательно племянничка. Опекать. И не дай бог племянничек догадается. А Лахудр, шайтан его забодай, думает, самый хитрый. Думает, меня, старого волка, обдурил. Шпана.

— Погодите, Евбденикр три дня назад смещен с должности за недостачу. Я в газете читал.

Майор собирался вернуться в караулку, но так и замер. С поднятой ногой.

— Повтори, голубчик.

— Три дня. За недостачу.

— Голубчик, я не ослышался? Именно Евбденикр? — У отставного майора выступили слезы радости. Огромные, как крысы на мясокомбинате.

— Он.

— Есть бог на свете. — Мигом помолодевший лет на сорок маленький Перхучо в коротеньких штанишках вприпрыжку побежал отмечать в календаре, выдранном из журнала «СпидИНФО», сколько дней осталось до следующего появления экс-племянника. Имя майора значило «Никогда он не станет полковником»

Успешно вернулся с богатым караваном стройный, как вермишель, Лахудр-гирей в родной Мордорворот. Все бы хорошо. Да скрутила парня тоска. Не милы ему стали хрустящие, как пальцы, салаты из одуванчиков и постные щи. Томление какое-то в груди ерзает, облизывает его беспокойное коммерческое сердечко. Мается Лахудр-гирей, не отвечает на телефонные звонки отставного дяди. Не торопится сдавать хвосты в вузе.

Вышел из дома, побрел куда глаза глядят. Улица, фонарь, аптека. Безрадостный и скучный свет. Сквер. Сел на лавочку. Не сидится. Пересел.

Солнце раздавленным клопом прилипло к зениту. Граждане ходят потные, словно намазанные великолепным, по вкусу очень похожим на настоящее коровье масло третьего сорта маргарином «Рама». Рядом со скамейкой вытянулся ввысь черный, как горелая спичка, ствол пальмы. А листья на пальме зеленей импульсов в окошке осциллографа, но не зеленей тоски молодого предпринимателя. А на соседней лавочке — парень и девушка. Парень читает дряхлый пергаментный свиток, девушка, широко разинув рот, слушает. Рот напомнил коммерсанту обручальное кольцо.

— Любовь, — читал парень, — есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого тела, под действием каковой (страсти) человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятьях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью…