— Ну а потом? — нетерпеливо прищелкнул пальцами корреспондент.
— Потом?.. Голубчик, вы же знаете, у меня склероз. Я даже путаю, кто у нас, исконных славян, Подага — бог восточного ветра, сын Стрибога, свирепый бог северного ветра, бурь и непогоды, или бог брака. Только не разглашайте.
Действительно, у верховного жреца отмечались преходящие нарушения зрения, парезы, расстройства координации. Обнаруживались нистагм, скандированная речь, интенционное дрожание (триада Шарко), симптом Бабинского, отсутствие брюшных рефлексов.
— Мосье Одоленьский, от этого может зависеть ваша карьера, — нетерпеливо забарабанил пальцами газетчик.
Словно ища поддержку у других, Копчик посмотрел вокруг, встретился с пришибленным взглядом колдуна и не встретился с добрым взглядом Пурилиса. Тот разглядывал себя в зеркало. Происходящее несколько удалилось от юношеского внимания. Ведь никто из присутствующих не говорил о любви и не собирался слушать песни о ней. Жалкими казались парню окружающие. Они погрязли в мелком выяснении подробностей, не замечая за разбежавшейся отарой деталей пастуха истины. И самое подлое с их стороны: они не советовались с Пурилисом, не спрашивали его мнения. Что, слишком умные?
А ведь Пурилису было что сказать. Например, он мог угадать любую песню «Модерн Токинг» с пяти нот…
Из зеркала на латинянина пялился веснушчатый юноша двадцати лет, с длинными немытыми локонами, перетянутыми мышиного цвета хайрасткой. Под левым глазом играл радугой веснушчатый синяк. Подбородок декорировали прыщи и младая поросль. Выражение лица отсутствовало напрочь. И вообще, на отражающемся человеке не было креста.
— Креста на тебе нету, — вздохнул Пурилис.
Не найдя поддержки, Копчик прошептал что-то редактору на ухо.
— Вслух! — потребовал политический обозреватель.
— Этот вот, — мистер Одоленьский, не глядя, ткнул пальцем в колдуна. — Нашу матушку, нашу княгинюшку, заступницу нашу, превратил в козу двурогую. — И зарыдал, уткнувшись носом в плечо Баяна-Коротыча. — Если бы Поревит[12] наделила меня пистолетом, я бы его ударил!
— Я? В козу? Ой, как неудобно! — колдун вскочил и снова рухнул спиной на кровать, закрыв глаза руками. Мятущаяся африканская душа.
— А вот этот, — маэстро Одоленьский нацелился пальцем в латиноса, — Да помогут мне славянские боги, только не все сразу, открыть любезному обществу глаза…
— Братья! — шустро оторвался от созерцания зеркала Пурилис. — Полноте слезы лить, слезами горе не подмажешь. Что дальше-то делать?
— Сухари сушить, — процитировал шутку из фильма Копчик и оглянулся в поисках аплодисментов. Но никто не засмеялся. Наверное, фильм не смотрели. Тогда Копчик закрыл за собой дверь шкафа. Он все-таки не в трамвае родился.
— А что тут думать? Известно, что нет ста друзей, съэкономишь сто рублей. Нет зоных охвата мобильной сети, потом позвонишь. Нет носков — сходи в боулинг. Но если нет вертикали власти!.. — нетерпеливо притопнул ногой на непонятливых собеседников корректор. — Посему перед вами ваш новый князь. Еще тепленький. Кто «за»? Единогласно!
У волхва, датинянина и даже у распростертого по слабости здоровья колдуна синхронно отворились рты от удивления.
— Самоотвод!!! — завопил колдун и снова вскочил.
Созерцатель, подкованный культурно, обнаружил бы в происходящем сходство с одним из лучших произведений мастера соцреализма Максима нашего Горького «Мать».
— Ты что, хочешь, чтобы я опровержение публиковал?! — изловил мага за грудки Баян-Корытыч и посмотрел в глаза очень выразительно. Прямо Робеспьер, национальный герой Франции. Высшая лига. Тыща голов за сезон.
— Но у меня котелок раскалывается.
— Что, дружок, похмелье? Эх, не читаешь ты мою газету, — спецкор схватил один номер, развернул. — Вот. Хит-парад способов лечения бодуна. Составлен по результатам телефонного опроса восьмидесяти семи респондентов. На пятом месте сторож Музея Революции с холодным душем и горячей ванной. На четвертом месте — воспитательница детского сада с кефиром, лимоном и двумя каплями нашатырного спирта на стакан воды.
— Не томи! — простонал маг и подумал, что, наверное, получил бы удовольствие, превратив этого писаку в шерстинку на хвосте скунса или в заячий катышек.
Пурилис решил, глядя на такие ужасы со стороны, что никогда в жизни не будет пить, как и велела мама.
— На третьем месте — три кружки пива. На втором — стакан водки. На первом — бутылка водки.
Пурилис решил, что иногда можно и немного выпить. Мама не узнает.
— Бутылку водки! — завопил Гандольф. — Полцарства за бутылку водки.
— Бутылку водки князю! — хором завопили подданные.
А волхв поделился наболевшим с Пурилисом:
— В сущности, вы ж меня понимаете, госпожа Козан-Остра не имела большого экономического и политического значения. На свалке истории ей самое место, вы ж меня понимаете? — и украдкой оглянулся, не слишком ли громко, в смысле, тихо, сказано.
Латинянин испугался, что его опережают. В пятках оказалась не только душа, но и эпиталамус с эпидермисом в доброй компании с предстательной железой. И объявил латинянин во всю мощь горла, не приукрашивая:
— Я с первого взгляда полюбил новичка-князя больше футбола.
А Баян-Корытович уже брал интервью у новоиспеченного самодержца:
— Как у вас с телепатией?
— Телепается, — хмуро отвечал новоиспеченный князь. Вероятно, он ранее слыхал популярное изречение великого мудреца Айгера Ибн Шьюбаша «Свобода — это краткий эпизод в твоей жизни после того, как тебя послали».
* * *
Гражданин татарского стойбища Мордоворот коммерсант Лахудр-гирей был убежденным бихейвористом. Он считал психические явления реакциями организма, отождествлял сознание и поведение, основной единицей которого считал корреляцию стимула и реакции. Все познание он сводил к образованию у организмов условных реакций.
Один раз Лахудр даже пытался объяснить свои взгляды на действительность в полиции. Там решили, что задержанный хамит, но статью не пришили, а просто избили.
Про Лахудр-гирея рассказывали, что было время, когда он зарабатывал только тем, что читал лекции «Как украсть миллион?» и за определенную плату брался послать дерзкий воздушный поцелуй любой королеве. Теперь же он ходил из края в край Ордынщины, как факс. И деньги к его рукам липли, как рычаг сливного бачка в общественном туалете, да займет он почетное место в «Книге Мертвых», когда придет срок.
Имевшие удовольствие близко общаться с бизнесменом Лахудр-гиреем знали, что из этого человека можно веревки вить, но, не дай бог, нельзя даже намеком ставить под сомнение светлые принципы вегетарианства.
И что же вы думаете, возвращается гордый собой, словно баллон со сжиженным кислородом, Лахудр в караван-сарай, ведет на крупповской цепочке очень удачное приобретение — младую козу (гарантия — три года), а его бригада, рассевшись вокруг казана, ждет с ложками наготове, когда доварится какое-то млекопитающее. Запах на всю округу.
Сжиженный кислород имеет удовольствие в исключительных случаях взрываться. Не то, чтобы степенно нагреться, раскалиться докрасна, как территория под разбитым носом, покочевряжиться, пошкворчать и бухнуть. Нетушки. Сразу. Шарах. Сразу.
И не бубух, а БАБАХ!!!
Дородностью предприниматель Лахудр-гирей более всего походил на сочный во всю сковородку блин, только не в анфас, а в профиль. Голова контуром напоминала половинку бельевой прищепки. А вот голос имел брандмайорский.
— Ах, вы, мать-мать-мать! Да я мать-мать-мать! А то, мать-мать-мать! — Лахудр отшвырнул цепь, влетел в круг и ловким ударом ноги опрокинул казан. Содержимое зашипело меж раскаленных углей, заклубился пар, добрая пинта кипятка попала на кеды зазевавшемуся работяге. Тот завыл буревестником и принялся кататься у всех под ногами.
— Мать-мать-мать, скотина не поена! Мать-мать-мать, товары не упакованы, анх, уджа, сенеб, а вы тут мясо жрать?! Шайтан, шайтан, шайтан! А ну, мать-мать-мать, седлайте верблюдов, мать-мать-мать, сегодня отправляемся.
