– Фазер, – сказал он совсем другим голосом, – об этом вы должны мне рассказать подробно. Я действительно ничего не знаю. Этот Кокс в самом деле как-то уж очень быстро умер.

Фазер отчаянно боролся с собой. Он знал Мэкхита – в данную минуту тот не притворялся. Но если Мэкхит не знал об убийстве Кокса, то, значит, убийство это было личным делом его друга О'Хара. В таком случае он проболтался.

Мэкхит напряженно следил за его мимикой.

– Фазер, – сказал он дружески, – вам все равно уже ничего не спасти. Мешочком работает только Джайлз. Я его лично не знаю, это вам известно. Он из банды О'Хара, не так ли? Ну вот мы и договорились, Фазер. Облегчите вашу совесть! И подумайте о том, как бы вам выбраться с Райд-стрит и достать заграничный паспорт и деньги, мой друг. Я не зверь. Вы все время называете меня Бекетом, а между тем меня зовут Мэкхит. И я готов забыть, что вы сидели на моем столе. То, что вы сказали про мою жену, вы сказали в припадке ярости. До одиннадцати вы успеете собраться. А потом отправляйтесь в парикмахерскую, к тому времени все уже будет улажено. Но если вы скажете О'Хара хоть слово, хотя бы «до свидания» или «ну и погодка сегодня», то в половине двенадцатого вы уже будете сидеть в каталажке. Запомните это!

Фазеру не пришлось больше сказать ни слова. Мэкхит ничего не хотел слышать. И прежде всего он ничего больше не хотел слышать про Полли и О'Хара. Он ни на одну секунду не хотел задумываться над этим темным делом. Он не хотел встречаться с человеком, у которого могла бы появиться охота поговорить с ним на эту тему.

Фазер не мог об этом знать, но это-то его и спасло.

В полном смятении вернулся он на Райд-стрит. Там он уложил вещи в чемодан и надел свой лучший костюм. В половине одиннадцатого он направился к воротам. Навстречу ему шел О'Хара с утренней папироской в зубах. Фазер заколебался, не поговорить ли с ним. Они были старыми друзьями. Фазер хорошо знал мать О'Хара. Все еще колеблясь, он стоял за воротами. О'Хара не успел его заметить. Наконец он решился.

Он вышел из ворот и прошел мимо О'Хара молча, глядя прямо перед собой. Губы его были стиснуты, точно края стальной шкатулки.

О'Хара удивленно посмотрел ему вслед. Завернув за угол, Фазер облегченно вздохнул. О'Хара не мог не заметить чемодана в его руках и выходного серого костюма.

Около половины двенадцатого О'Хара был арестован у себя на квартире.

Он вошел в полицейское управление, абсолютно уверенный в себе. %нав, что ему предъявлено обвинение в налете и укрывательстве, он расхохотался. Он заявил, что товары, сданные им ЦЗТ, приобретены путем покупки. Все оправдательные документы находятся в Сити, в конторе ЦЗТ.

Ему сказали, что именно ЦЗТ донесло на него.

Он тотчас же потребовал очной ставки с банкиром.

Очная ставка состоялась после обеда. В камере Мэкхита находились лорд Блумзбери и господин Браун из Скотленд-Ярда.

Прежде чем он успел раскрыть рот, Мэкхит подошел к нему и сказал:

– Сударь, откуда вы брали товары, которые вы в течение полугода поставляли моим лавкам?

Только когда О'Хара вновь очутился в своей камере, он оправился от изумления. Но тут к нему втолкнули Джайлза, по кличке Мешок с песком.

Фазер был уже в открытом море, но одна его фраза никак не выходила из головы его шефа Мэкхита. Фраза эта звучала примерно так: «Последите лучше за вашей милой женушкой!»

За окном моросило. Засунув руки в карманы, Мэкхит бегал по камере и прислушивался к шуму дождя. Время от времени он останавливался, наклонял свою голову-редьку и прислушивался особенно внимательно. Потом сердито топал ногой о толстый ковер и вновь погружался в думы:

«Хорошо хоть, что он теперь сидит в тюрьме. Хоть в этом я могу быть уверен. Говорят, мои люди жалуются, что я стал нерешительным. Но, когда это нужно, у меня еще находятся силы принять решение. Бывают моменты, когда нужно принять крутые меры, и мне это известно лучше, чем кому бы то ни было. Нужно быть в курсе всего, что делается, нужно всему дать созреть, как нарыву. А потом в один прекрасный день обрушиться неожиданно, как гром с ясного неба, как молния, по-хозяйски! Вся гниль разоблачается беспощадно! Все цепенеет! Хозяин долго присматривался, а потом взялся за дело. Он не пощадил и самых старых своих товарищей, когда заметил, что они разложились. Таков он, его не обмануть!»

Он прошел несколько шагов, опять остановился и вновь отдался своим мыслям.

«Как трудно стало обладать женщиной, – думал он. – Когда-то муж возвращался с охоты на два часа раньше, чем было условлено, и находил в постели своей супруги какого-нибудь этакого пухлого красавчика. Что я говорю – в постели? Достаточно было застать ее в комнате вдвоем с мужчиной, и все уже было ясно. А в наши дни деловая жизнь вынуждает ее, хочет она того или не хочет, демонстрировать мужчинам свои икры, а в некоторых конторах занимаются любовью с такой же легкостью, как моют руки, – главным образом для того, чтобы украсть у нас, работодателей, несколько минут рабочего времени! Можно ли думать о разоблачениях, когда супружеская измена так же мало бросается в глаза и столь же мало значит, как мытье рук?»

Мэкхит удивленно покачал головой, опять прислушался к усилившемуся осеннему дождю и вновь зашагал по камере. Через некоторое время он сел за письменный стол и углубился в чтение судебных документов.

Несколько дней спустя должно было начаться слушание его дела.

Маленькая фабрика на Олд Оук-стрит работала сверхурочно и в две смены.

В портновской мастерской висела на стене прикрепленная кнопками газетная вырезка с отчетом о геройской смерти модистки Мэри Энн Уокли:

«Мэри Энн Уокли, двадцати лет от роду, работавшая в мастерской придворных нарядов, принимала участие в изготовлении платьев для светских дам, приглашенных на бал в честь юной супруги престолонаследника. Сезон был в разгаре. Она работала двадцать шесть с половиной часов без перерыва вместе с шестьюдесятью другими модистками; все они были размещены по тридцать человек в двух комнатах, имевших не более трети обычной кубатуры, а ночью спали по двое и по трое в одной кровати в помещении, разделенном несколькими дощатыми перегородками. Шерри, портвейн и чашка кофе поддерживали ее угасающие силы, которые она столь бескорыстно, за ничтожнейшее вознаграждение, возложила на алтарь службы королеве; она заболела в пятницу, продолжала шить и умерла в воскресенье, доказав, что она не менее доблестная героиня, чем воины Мафекинга».

Еще в большей степени, чем этой вырезкой с ее зажигательной моралью, темп работы ускорялся методами Бири, попросту выбрасывавшего строптивых и слабосильных работниц на улицу.

– Ты не виновата, что у тебя чахотка, – говорил он в таких случаях, – но и я тоже не виноват.

Бири сделал одно строительное изобретение: он заметил, что рабочие и работницы часто бегали в уборную покурить; когда они долго не возвращались, он выходил во двор и видел легкий дымок, поднимавшийся из крохотного оконца. Тогда он распорядился сколотить косую дощатую стенку, позволявшую сидеть на стульчаке только согнувшись. Когда Полли вернулась в родительский дом и увидела эту будку с видом на два древних, искалеченных деревца, росших во дворе, в ее душе зашевелилась тихая радость: да, это был отчий кров!

Работа шла отлично. Но в ожидании панихиды по жертвам кораблекрушения, назначенной, кстати, на четверг, то есть на тот день, когда должен был начаться процесс банкира Мэкхита, в газетах стали появляться бесстыдные запросы о ходе расследования и о виновниках катастрофы.

Старший инспектор отмалчивался. Пичем знал, что полиция собирает сведения в доках. Было даже произведено несколько арестов. Пичем лихорадочно читал все газеты, но ни в одной из них не было разъяснений со стороны полицейского управления.