– Я люблю самостоятельность и инициативу, – сказал он ему спокойно. – Это ты замечательно придумал – продать Крестону всю неходовую заваль. Без оправдательных документов нам никогда не удалось бы сбыть ее. Теперь они у нас есть. Я приказал вновь откупить у него все. Где деньги?

О'Хара был ошарашен. Он недолго увиливал. У него были крестоновские векселя, и он тут же сдал их Мэкхиту. Документов, свидетельствующих о происхождении товаров Крестон от него не получал и не требовал.

О'Хара не делал никаких попыток внести ясность в происшедшее, очевидно, удовлетворившись разъяснением Мэкхита. Он зависел от Мэкхита, а Макхит зависел от него. Мэкхит совершенно случайно заговорил на эту тему, не заговори он, весьма возможно, что О'Хара сам бы ее коснулся. Никто не мог бы доказать противное. Было бы низостью подозревать что-либо иное. Право же, это было бы крайней низостью.

После того как О'Хара ушел, – перед уходом он еще немного посидел, не произнеся, впрочем, ни слова, – Мэкхит вызвал к себе Брауна.

Они пили грог и курили. Мэкхит сидел, сгорбившись на койке, и носком башмака приподымал ковер, вновь положенный на пол по распоряжению Брауна. Он не знал, с чего начать. Наконец он начал издалека:

– Скажи-ка, ты помнишь, что ты говорил мне этим летом, когда мы с тобой беседовали о ливерпульских инструментах? Ты указал мне правильный путь. С течением времени я все лучше и лучше понимал твою мысль. Я должен окончательно разделаться с остатками моего прошлого. Это становится мне с каждым днем яснее. Лежа по ночам без сна, я вспоминаю твои слова и борюсь с моим худшим я.

Воцарилась проникновенная пауза. У Брауна был довольно испуганный вид.

– Не забывай, что я, кроме того, одолжил тебе некоторую сумму денег и до сих пор не получил ее обратно, – сказал он с беспокойством.

– Мне бы не хотелось, – горестно ответил Мэкхит, – говорить в настоящую минуту о деньгах, Браун. Ты их получишь, это так же верно, как то, что меня зовут Мэкхит.

– Мне бы хотелось, чтобы ты бросил шутить, Мэк! – разозлился Браун.

Мэкхит невозмутимо продолжал:

– Я так хорошо помню твои слова, как если бы ты сказал их вчера. «Ты должен избавиться от этого О'Хара, – сказал ты. – Ты должен создать себе другую среду». Ты дал мне время на размышление. Ну что ж, я все продумал. – Он строго поглядел на Брауна. – В моем закупочном товариществе имели место злоупотребления. Подозрение падает на моего служащего О'Хара, ты его знаешь.

– Тебя обжулили?

– Нет, не совсем так. Но товары, сданные моим лавкам, а в последнее время также и концерну Аарона, по всей видимости, темного происхождения. Отсутствует целый ряд оправдательных документов. Я должен расследовать все до конца, иначе расследованием займется Аарон и оно обернется против меня. Понимаешь?

– Понимаю. Но этот О'Хара – отъявленный негодяй. Он наверняка запутает тебя.

– А может быть, – сказал Мэкхит мечтательно, – может быть, он меня все-таки не запутает. На часть товаров у него все же есть оправдательные документы. Только не на все. А те накладные, что у него есть, хранятся в ЦЗТ. Они в руках у Фанни.

– Ах, вот как, – пробормотал Браун.

– Да, – с удовлетворением сказал Мэкхит.

– А я тут при чем? – спросил Браун, несколько успокоившись.

– Быть может, ты еще что-нибудь про него разузнаешь. Надо найти что-нибудь такое, что можно было бы и предъявить и в случае чего взять обратно, в зависимости от того, будет он вести себя разумно или нет.

– Отчего же, это можно, – сказал Браун. – Я сам терпеть не могу предателей.

– Его образ жизни тоже вызывает омерзение, – добавил Мэкхит. – Я долго наблюдал, как он ведет себя с женщинами. Правда, я постоянно прощал его за его заслуги, но в доме у него не мог заставить себя бывать. А теперь мое терпение истощилось.

Они еще немного посидели и покурили. Потом Браун ушел.

Мэкхит стал медленно укладываться спать. Он был озабочен.

Дело Мэри Суэйер с каждым днем доставляло Маку все больше забот.

Уолли, адвокат Пичема, созвал общее собрание владельцев д-лавок. Засев в задней комнате ресторана четвертого разряда, они замышляли всевозможные козни.

Процесс раскрыл перед обществом истинное положение дел в д-лавках. Толстый Уолли призывал собрание организовать союз пострадавших розничных торговцев. Он сообщил, что обвиняемый в убийстве делец занимает в следственной тюрьме княжеские хоромы, устланные персидскими коврами.

Долговязый чахоточный сапожник указал на своеобразную «дружбу» Мэкхита с убитой и, пылая негодованием, потребовал расследования взаимоотношений между работодателями и служащими женского пола.

– Здесь имеет место злоупотребление служебным положением! – воскликнул он.

Более умеренные призывали к спокойствию.

Одна старуха предложила отсрочить все расчеты с господином Мэкхитом до того момента, как будет вынесен судебный приговор, и даже попробовала свалить на него октябрьскую арендную плату. Однако у нее нашелся всегонавсего один единомышленник, одобривший это мероприятие. Пусть, сказал он, господин Мэкхит видит, что они потеряли веру в него.

Представители умеренного крыла без особого труда одержали победу. Было решено не касаться экономических вопросов, не имеющих, в сущности, никакого отношения к делу и способных только скомпрометировать возвышенные моральные установки собравшихся. Решение это было принято единогласно. Старуха тоже голосовала за него.

Об экономических вопросах больше не говорилось. Маленькие люди очень склонны объяснять постигшую их катастрофу причинами высшего порядка.

Было принято решение ограничиться протестом против беззащитности розничных торговцев и требованием беспощадных мер против убийцы, «к какому бы сословию он ни принадлежал».

Тем не менее собрание это имело для Мэкхита весьма неблагоприятные последствия. Против него были теперь настроены все.

В газетах появились фотографии осиротевших детей. На одной из них был виден плакат: «Эта лавка принадлежит жене фронтовика».

Особенно далеко зашел Пичем. Он расставил у целого ряда д-лавок своих нищих, истощенных субъектов с табличками на груди, гласившими: «Покупая здесь, вы покупаете в моей лавке». Владельцы лавок не принимали против них никаких мер, и газеты немедленно сфотографировали и нищих.

Они же поместили заголовки, набранные вразрядку:

В довершение всего Мэкхит был принужден добиваться прекращения следствия, не открывая своего алиби.

Все зависело от того, удастся ли создать правдоподобную версию о самоубийстве Мэри Суэнер.

Он поставил на колени Полтора Столетия, он имел в руках материал против Крестона. Но на формальности, связанные с его вступлением в банк, требовалось довольно много времени, а использовать материал против Крестона он мог, только сидя в правлении банка.

Без алиби же он мог обойтись только при условии создания абсолютно правдоподобной версии о самоубийстве Суэйер. С другой стороны, самоубийство бросало тень на репутацию д-лавок.

В ночь накануне рассмотрения дела судом присяжных к Мэкхиту явился совершенно подавленный Браун и сообщил ему, что докеры, видевшие Мэри на берегу незадолго до ее смерти в полном одиночестве, как сквозь землю провалились. Браун сделал все, что было в его силах, чтобы найти их. По-видимому, кто-то убрал их со сцены. Уолли, ухмыляясь, заявил шефу полиции, что оба свидетеля дали, по всей вероятности, ложные показания и теперь боятся, что их заставят присягать. Мэкхиту нетрудно было догадаться, кто убрал этих свидетелей. Вероятно, они жили в той же гостинице, что и Фьюкумби.

– Ах, – сказал он Брауну, который слушал его со страдальческим видом, – на что мне твоя преданность, когда в этом деле нужно умение? Ты напоминаешь мне старого добряка Скиллера, у него тоже постоянно были самые лучшие намерения, а между тем он за всю жизнь не сумел управиться ни с одним человеком, потому что был бездарен. Он ютов был перегрызть горло любому врагу, но всякий раз слишком поздно догадывался, кто его враг. Четыре ночных сторожа в банке были ему нипочем, но, к сожалению, он постоянно забывал дома орудия взлома! И ты такой же! И ты такой же! В память о нашей старинной солдатской дружбе ты, ни минуты не колеблясь, сожжешь в печке компрометирующие меня материалы. Но я, к сожалению, не уверен, что ты не забудешь при этом сжечь какие-нибудь две-три страницы! Это большой недостаток, Фредди! Вы, чиновники, несомненно, преданы государству и тем, в ком оно заинтересовано, но все несчастье в том, что государственной службы обычно добиваются только люди, не способные отстаивать себя, предлагать свой товар на открытом рынке труда! Вот почему нам приходится иметь дело с судьями, которые воодушевлены самыми лучшими намерениями, но не обладают достаточной смекалкой. Они в любой момент готовы применить к беднякам и коммунистам наистрожайшие законы, но им чрезвычайно редко удается по-настоящему угробить их, раз навсегда заткнуть им глотку, – короче говоря, свить им веревку! С другой стороны, они отлично видят, что тот или другой обвиняемый – человек их круга, более того – они симпатизируют ему, но – просто из неспособности правильно истолковать и применить закон, из педантичной, инертной приверженности к мертвой букве – они совершенно не в состоянии вызволить человека из беды; а если они его и вызволят, то из-за их неловкости вся наша судебная машина кажется после этого искалеченной. А между тем машина эта превосходна и абсолютно целесообразна, нужно только уметь разумно и логично пользоваться ею, и ни один волос не упадет с нашей головы. Чтобы оправдать нашего брата, вовсе не нужно извращать законы – нужно лишь применять их! Ах, Фредди, ты ко мне отлично относишься, я это знаю, но ты не очень способный человек!