Сильней всего Мэкхита угнетало, что Аарон не подавал признаков жизни. В конце концов он был его компаньоном. Мэкхит ломал себе голову над вопросом: чем вызвана неприязнь к нему великого Аарона? Самый факт заключения Мэка в следственную тюрьму не мог быть причиной охлаждения Аарона. В деловой жизни и не то еще бывало.

Постепенно он пришел к выводу, что со стороны Аарона и Огатеров ему грозят крупные неприятности. Процесс, в который он был втравлен тестем, мог оказаться причиной разрыва между ними. А с другой стороны, при первой попытке предъявить следствию свое алиби он разоблачил бы себя перед своими компаньонами в качестве главного заправилы «нейтрального» ЦЗТ.

Тихими ночами, лежа в своей камере, он искал выхода. Помыслы его все чаще и чаще обращались к Крестону. Нельзя ли как-нибудь прибрать к рукам Крестона или хотя бы заключить с ним союз?

«Мой компаньон Аарон, – думал он, – не находит нужным навестить меня в столь тяжелую для меня минуту. Я считал его своим другом, – некоторые мелкие разногласия между нами, несомненно, были бы с течением времени улажены, – а Крестон был мне врагом. Существует старая истина: если в дружбе наступает охлаждение, нужно своевременно нанести удар, чтобы оказаться первым. В борьбе никогда не следует так уж твердо помнить, кто твой союзник и кто противник. Подобная позиция чревата роковыми последствиями, как и всякое предвзятое мнение. Быть может, мой подлинный, данный мне природой союзник – Крестон, в то время как Аарон – враг? В процессе развития дел это может, так сказать, обнаружиться в любую минуту. Что может быть ужасней, чем эта постоянная необходимость принимать ответственнейшее решение?»

Он с горечью думал о том, что только невозможность завладеть приданым Полли заставила его вступить на тот путь, где его ожидало столько забот.

Воображаемая Полли возникала перед ним в углу камеры. Не она ли все-таки та крупная ставка, которая спасет его?

Новый план постепенно созревал в голове Мэка.

Полли иногда провожала его к следователю.

– Самое скверное – это то, – сказал он ей однажды, когда они ехали по туманным улицам в тряском пароконном экипаже, с двумя полицейскими за перегородкой, – что О'Хара ведет двойную игру. Несмотря на мой категорический приказ, он не очищает складов. Ты не знаешь, что он задумал?

– Нет, – несколько испуганно ответила она.

– Может быть, ты его прощупаешь? – спросил он, стараясь при беглом свете фонарей разглядеть ее лицо. Другая совместная поездка вновь вспомнилась ему. Это воспоминание было крайне неприятно, так как он думал об О'Хара. Неприятно было и то, что она просто не ответила на его вопрос.

Мэкхит сомневался в ее верности. Он снова и снова говорил себе; «Она, безусловно, верна мне, хотя бы уже потому, что беременна. Она на это не пойдет. Это было бы слишком гадко и прежде всего неумно с ее стороны. Я ведь наверняка догадаюсь, и что ей тогда делать? Стало быть, она на это не пойдет, она не так глупа. Она знает, что я расшибу – вот именно расшибу – ее за самый невинный проступок. Я могу дойти до того, что назову ее шлюхой. «Что, – скажу я, – я сижу тут, а ты не можешь потерпеть три недели? Ты шлюха, вот и все!» Она вся задрожит. «Не говори этого, – захнычет она, – не может быть, что я такая!» – «Нет, ты шлюха, – скажу я. – Ты носишь ребенка под сердцем и позволяешь себе блудить? Это – предел! Девка из гавани – и та себе такого не позволит. Меня трясет от физического отвращения, когда я о тебе думаю!» И все это она должна будет выслушать. Ни одна женщина не пойдет на это. Да я и в самом деле совершенно серьезна не желаю, чтобы она путалась с другими. Как женщина она просто воск в руках мужчины. Этот акт оставляет глубочайший след в психике. После этого она потеряет для меня всякую ценность. Любой мужчина сможет требовать от нее что угодно. Она просто-напросто подведет меня под нож. А между тем я именно теперь не могу без нее обойтись. Все-таки хорошо, что она от меня забеременела. Небось теперь не станет шляться. Она просто лишена этой возможности. Я ей нужен физически. В подобном состоянии женщина не подпускает к себе постороннего мужчину, хотя бы по чисто биологическим причинам. Биологические причины всегда самые веские».

Она и в самом деле была очень нежна с ним в эти дни и больше не заговаривала ни о Фанни Крайслер, ни о поездке в Швецию. Он приказал Фазеру ходить за ней по пятам и подавлял мучительные мысли о том, что Фазер, быть может, действует заодно с О'Хара, главным объектом его подозрений, потому что он нуждался и в Полли и в О'Хара. Ибо близилось решительное сражение. А он был поставлен в необходимость наносить наиболее сокрушительные удары из тюрьмы!

Он, несомненно, находился в прескверном положении. Ему было совершенно ясно, что он должен забыть о своих личных чувствах, покуда не приведет в порядок свои дела.

При помощи Полли он рассчитывал разлучить Национальный депозитный банк с Крестоном. Подъезжая к тюрьме, он наскоро объяснил ей, как ей следует действовать.

Она должна пойти в Национальный депозитный банк к Миллеру, передать ему привет от отца, потом чуточку помяться – так, словно ей трудно начать говорить, – потом залиться слезами и спросить старика, как ей быть: ее муж намерен в ближайшее время забрать из банка деньги ее отца – ее приданое – и полностью вложить их в свою розничную торговлю. Пичем в самые ближайшие дни посетит банк. По всем данным, ей посоветуют умолить отца не отдавать ее приданого. На это она должна ответить, что отец прямо-таки влюблен в ее мужа, и, плача, уйти.

Она столь охотно выразила согласие, что он несколько смягчился и даже посвятил ее в причины этого мероприятия.

Он объяснил ей, что банк, по всей вероятности, тотчас же попытается наладить с ним отношения. Тогда он потребует, чтобы банк перестал так рьяно поддерживать Крестона. И в результате Крестон, надо полагать, приползет к нему на коленях. Отчаянная борьба с конкурентами, должно быть, и без того сильно ослабила его.

Тон, каким Мэк говорил о своих делах, произвел на Полли сильное впечатление.

Она ясно видела: он твердо решил во что бы то ни стало создать им обоим обеспеченное существование.

«Я плохая жена, – думала она. – Он борется ради меня, а я путаюсь на стороне. Правда, все это не имеет никакого значения и не затрагивает моих сокровенных чувств, и если я даже и сплю время от времени с другими мужчинами, оттого что я не могу выдержать, когда мне целуют руки, я в конце концов ничего у нею не отнимаю, потому что потом кажусь ему нисколько не менее соблазнительной, и если даже это и приятно, особенно с О'Хара, и, в сущности, никого не касается, то все же это с моей стороны нехорошо и со временем отразится на моей наружности, – от этого появляются такие резкие морщины».

Она ушла взволнованная и дала себе слово немедленно порвать с О'Хара, с которым ее в конечном счете связывает только плотское влечение, тем более что он в последнее время скверно отзывался о Мэке и намекал на свои планы стать самостоятельным.

В тот же вечер в ресторане, где они обычно встречались, она сообщила ему о своем решении. Он рассмеялся и предложил ей заняться текущими делами у него на дому: он кое-кого увольняет, и ему нужна ее подпись.

– Хорошо, – сказал он, – давай кончим. Ты вольна принимать какие угодно решения. Никто не может заставить тебя делать то, чего тебе не хочется делать. Я не из тех, кто насильно заставляет женщину любить себя, – это ни к чему хорошему привести не может. Если возникнет хоть малейшее сомнение, лучше сразу же кончить. Но может ли это помешать тебе зайти ко мне и уладить текущие дела? Что общего имеют они с нашей связью? Неужели же двое взрослых людей не могут побыть вместе в одной комнате и не наброситься друг на друга? Имеются психологические и моральные соображения против сексуального общения между нами – следовательно, сексуального общения не будет. Все это очень просто. Неужели же окажутся правы жалкие мещане с их грязным недоверием и мерзкими подозрениями? Мы оба – свободные люди!