Кокс рассмеялся и продолжал:
– Расходы по ремонту, взятки, мои комиссионные – все это не играло бы большой роли, если бы суда были дешевы, если бы они стоили вам одиннадцать тысяч фунтов. Но они стоят тридцать пять тысяч фунтов, и, стало быть, все выглядит совсем иначе. К тому же замена судов тоже потребует взятки – не меньше семи тысяч фунтов. Что вы обо всем этом думаете?
В бледном утреннем свете Пичем был похож на тяжелобольного. Хуже всего было то, что он все это предвидел. Он попал в лапы к преступнику, и он об этом догадывался с первой же минуты. Если бы он был человеком образованным, он мог бы воскликнуть:
«Что такое Эдип по сравнению со мной? Весь мир на протяжении многих тысячелетий считает его несчастнейшим из смертных, образцовой жертвой божественных палачей, самым жалким разиней из всех, рожденных женщиной. Он счастливчик по сравнению со мной! Он впутался в грязное, дело, ничего не подозревая. Вначале оно казалось выгодным… нет, вначале оно было выгодным. Спать с той женщиной было приятно; он, вечный бродяга, обрел семейное счастье, в течение нескольких лет он не знал забот о куске хлеба, он пользовался все общим уважением. А потом брак, в который он вступил, оказался непрочным, ему пришлось расторгнуть ею, он опять превратился в холостяка и потерял доступ к постели любимой женщины. Дураки и завистники преследовали его; допустим, их было много, скажем – почти все. Это неприятно. Но ведь есть сколько угодно чужих стран; для таких бродяг, как он, их всегда было сколько угодно. Себя лично ему не в чем было упрекнуть; он не сделал ничего такого, чего не следовало бы делать. Я же знал все с первой минуты, я-то и есть дурак, следовательно, я нежизнеспособен. Совершенно точно установлено, что мне можно всучить навозную муху за 1000 (тысячу) фунтов. Я не смею выйти на улицу, потому что первый встречный омнибус я приму за гонимый ветром лист. Я принадлежу к числу людей, которые платят втридорога за дубину, которой их убивают, и дают себя обжулить даже на стоимости своей могилы».
Коксу тем временем надоело смотреть на старика.
– Исходя из всего вышесказанного, – спокойно промолвил он, – я прямо-таки идеальный зять.
Утренний кофе они уже пили вместе, как родственники. Пичем обронил несколько осторожных слов относительно своей торговли музыкальными инструментами. Коксу мельком припомнилась красивая кожа Персика. Потом они отправились осматривать свои новые корабли.
Их было два – оба очень хорошие и очень дорогие. Вместе с третьим, предложенным Коксу в Плимуте, они стоили ровно тридцать восемь тысяч пятьсот фунтов; не менее восьми тысяч фунтов из этой суммы составляла комиссия Кокса. Ввиду того, что Пичем перекочевал из стада баранов в сословие мясников, он не особенно возражал против цены. Он торопился домой. Сидя в ватерклозете, он подсчитал на клочке бумаги, сколько он мог бы потерять, не будь у него Полли. Но едва ли не страшней была мысль о заработках Кокса. Приблизительно прикинув их, он застонал так громко, что какой-то постоялец, проходивший по коридору, спросил, не болен ли он.
С того дня Пичем думал уже не столько о гибельном ударе, чуть было не обрушившемся на него, сколько о тех жутких прибылях, которые он мог бы извлечь из своего родства с маклером.
Дело было только за Персиком. О лучшем муже для нее не стоило и мечтать. Он был гением.
При этом Пичем знал лишь малую часть планов Кокса. Многое же из того, что он, как ему казалось, знал, в планы Кокса вовсе и не входило.
Mэкхит занимался в Ливерпуле делами. Полли впервые пошла с ним в одну из его лавок.
Из полутемного помещения навстречу им вышел рослый небритый мужчина. Лавка была выкрашена белой краской. На полках из неотесанных досок аккуратно лежали большие рулоны материи, связки желтых домашних туфель, коробки с карманными часами, зубными щетками, зажигалками, груды ламп, записных книжек, трубок; в общем, там было не меньше двадцати сортов товара.
Узнав, с кем он имеет дело, владелец молча распахнул низкую деревянную дверь и позвал жену. Она вышла с грудным ребенком на руках из крошечной каморки с одним окном. Полли успела заглянуть в открытую дверь – каморка была набита разнокалиберной мебелью и детворой.
Муж и жена производили впечатление больных людей.
Они были полны надежд. Муж был уверен, что добьется своего. Он так счастлив, что наконец-то стоит на собственных ногах. Что он взял в руки, то не так-то скоро выпустит.
– Мой муж никому не даст себя в обиду, – сказала жена, у которой был довольно истощенный вид.
Насколько Полли могла понять, им все же жилось не сладко. Аренда была невысока, но ее необходимо было вносить в срок. Товар, поставляемый центральным складом Мэкхита, поступал неаккуратно и неравномерными партиями, а непроданные остатки превращали лавку в склад случайных вещей. Кроме того, товаров было то слишком много, то слишком мало. Кто интересовался галошами, тому не нужны были карманные часы, но зонтик он, может быть, и взял бы. Лавки, входившие в «цепную» систему концернов, являлись опасными конкурентами д-лавок, несмотря на более высокие цены.
Муж сказал, что ему очень трудно будет рассчитаться в конце этого месяца.
Мэкхит спокойно и рассудительно разъяснил ему, что конкуренция больших лавочных концернов есть явление безнравственное, ибо они эксплуатируют наемную рабочую силу и, рука об руку с еврейскими банками, разрушают политику цен. Относительно крупных предприятий он его, однако, успокоил, указав на то, что положение этих роскошных на вид магазинов – хотя бы тех, что принадлежат И. Аарону – вовсе не такое блестящее, как это кажется на первый взгляд. Они, в сущности, прогнили насквозь, хоть с виду и процветают. В настоящий момент требуется одно – с удвоенной энергией возобновить борьбу со всеми этими Ааронами или как их там зовут. В этой борьбе не должно быть пощады.
Что же касается аренды, то он обещал ссуду, кроме того – более разнообразный ассортимент товаров и в меньших количествах. Он обещал также позаботиться о более регулярной доставке. Взамен он требовал усиленной рекламы. Хорошо бы писать от руки листовки, пусть дети раздают их рабочим у фабричных ворот, бумагу даст центральный склад.
Детей было достаточно. Полли на минуту зашла в жилое помещение.
Там было довольно чисто, но мебель – сплошная рухлядь. На ветхой кушетке, грозившей вот-вот развалиться, лежала старуха, мать владельца лавки. Дети таращили глаза. Старуха упорно смотрела в стенку.
Оба вздохнули свободно, выйдя на свежий воздух. Мэк резюмировал свои мысли одной фразой:
– Либо у человека д-лавка, либо у него куча детей.
Во вторую д-лавку (на весь Ливерпуль их было всего две) Полли не вошла; она ждала Мэка на улице. Сквозь стекло, за которым висели удивительно дешевые и элегантные костюмы, она видела Мэка, погруженного в разговор с чахоточным на вид молодым человеком, кроившим на некрашеном столе костюм. Разговаривая, он ни на минуту не отрывался от работы.
Впоследствии Полли узнала, что этот человек получал из центра материал, столько-то метров на столько-то костюмов, причем цены на костюмы – разумеется, очень низкие – были установлены заранее.
– Наш покупатель, – говорил Мэк, – не может платить дорого.
Если владелец лавки умело кроил и быстро сбывал товар, он имел возможность свести концы с концами. Разумеется, было бы лучше, имей он семью – даровую рабочую силу. Но это уж никого, кроме него самого, не касалось. По системе «д» никто не смел ему что-либо предписывать.
Мэкхит рассказал Полли, что этот человек повесил на стене над гладильной доской газетную вырезку. Вырезка эта гласила: «Чем будешь прилежней, тем прибыль надежней!»
После того как Мэкхит закупил в одном оптовом предприятии, торговавшем стальными изделиями, партию бритвенных лезвии и попросил пометить счет задним числом, все дела в Ливерпуле были закончены, и они отправились в Лондон.
Они решили на первое время скрыть свой брак от господина Пичема, чтобы зря его не волновать. Условились, что Полли вернется домой одна, уговорит мать хранить все в тайне (она везла в саквояже бутылку коньяку) и даст Мэку знать, когда ее отец приедет из Саутгемптона.
