Гема закончила.

Старый тучный полковник тяжело поднялся с места.

— Матушка-княжна Нина Арсеньевна, — отдуваясь, заговорил он, — да неужто эту штуку могла сочинить такая малютка?

Нина подходит к девочке.

— Это ты сочинила, Гема? — спрашивает она.

— Нет, «друг», нет, это не мое, — отвечает Гема и отыскивает глазами кого-то в толпе.

Вот он в белом бешмете с лаврами и розами на кудрях, с робкой улыбкой на благородном лице.

— Это он, Сандро, сочинил! Переложил в стихи старую горийскую легенду о развалинах крепости на Лиахве. Он с тетей Людой писал, тетя поправила. Сандро это! Сандро! — волнуясь, заявляет Гема, и голос ее полон восторга и торжества.

— Сандро, — ты поэт! Браво, Сандро! — раздается кругом.

Взор Сандро гаснет в смущении.

— О, «друг»! Зачем это Гема предала меня? Это слишком! Я не люблю похвал.

— Ты заслужил их, мой мальчик.

Нина ласково треплет по плечу своего любимца. Потом незаметно машет платком музыкантам.

И вслед за этим раздаются звуки своеобразного кавказского оркестра. Чиангури и зурна слились. Звенят и поют. Поют и точно рассказывают что-то.

Из круга молодых девушек выбегает Селтонет в своем национальном костюме. Ее глаза сверкают всеми созвездиями Востока, ее губы улыбаются. В черных глазах восторг.

Начинается танец. Это не лезгинка. В Дагестане такого танца не знает никто. Это какая-то дикая пляска. Лихая Кабарда, разбойничья, жуткая, пробуждается в ней.

С заломленными над головой руками, тонкая, извивающаяся, как змейка, носится перед гостями Селтонет. Ее ноздри раздуваются, трепещут, глаза горят, косы бьются по спине, плечам и груди.

Забыты песня Маруси, поэма-декламация тихой Гемы, джигитовка Сандро. Забыто все. Гул похвал несется навстречу плясунье.

— О, она настоящая фея Востока, эта черноокая гурия Селтонет!

— Царица сегодняшнего бала!

Лицо Нины хмурится.

— Не портите девочку похвалами, — замечает она недовольно.

Но Селтонет и без того знает свою силу. Недаром она приберегла свой «нумер» под конец. Она должна затмить их всех, этих глупых ребятишек.

Но вот пляска окончена.

Под гул одобрения, тяжело дыша, Селтонет бросается на тахту. Молодежь окружает ее — молодые офицеры, юнкера, прочие гости, барышни, подруги — все.

— О, Селтонет, как вы плясали!

В ее глазах надменное выражение. Гордо улыбаются губки.

— У нас, в Кабарде… — начинает она.

Неожиданно подходит к ней тетя Люда.

— Поди, приведи себя в порядок, Селтонет, ты растрепалась.

Уйти сейчас, когда не дослушаны до конца льстивые речи! Когда вся она упивается своим прекрасным торжеством! Ах, как это жестоко! Но она не смеет ослушаться — перед ней «друг».

— Ступай, Селтонет, и делай, что тебе приказано.

Девушка закусывает губы. Глаза ее полны гнева. Но если можно еще ослушаться тетю Люду, то не повиноваться «другу» нельзя.

С опущенными, полными затаенного гнева глазами она убегает.

Даня сидит в своем углу на тахте, смотрит и не видит. Эта песня, эта декламация, эта пляска Селтонет, успех, доставшийся на долю этим детям, жжет ее мысль и душу.

О, если все это прекрасно, то что же скажут они, все эти жалкие провинциальные жители захолустного кавказского городка, когда услышат ее игру на арфе, ее, артистки, талантливой, большой!

Капризно и гордо улыбается она, точно бросая вызов всему миру.

Мимо нее проходит тетя Люда.

— Людмила Александровна, тетя Люда, — срывается с губ Дани, — я хочу просить вас позволить в честь «друга» сыграть и мне. Можно?

— Если тебе будет не очень тяжело, дитя!

— О, нет! Пусть мальчики принесут арфу. — Через минуту на кровле появляется арфа. Даня смело обнимает ее рукой, задумывается на минуту, потом кладет пальцы на струны и начинает.

Тихо, чуть слышно запевает арфа. Потом громче, сильнее. Сейчас она звучит уже во весь голос. О темном бархатном небе, о золотых звездах, о могучем полете орла рассказывает она. О том, как тяжело живется непонятой душе, Самим Богом отмеченной талантом, среди серых будней, мелкой жизненной прозы.

— На волю! На волю! Вперед по пути к славе! — рыдает арфа и страстно вторит ей Данина душа.

Конец. Молчание. И над белокурой головкой раздается гул голосов:

— Вот это талант настоящий, недюжинный, огромный!

Сердце Дани растет. В глазах, в лице ее отражается гордая, сверкающая радость. Нет сомнения, ее поняли и оценили. Но не хоронить же ей здесь, в забытом Горийском гнезде, свой прекрасный, сильный талант.

Она оглядывает всех гордо, как царица. Около нее Гема. В глазах девочки преданность и восторг. Она вся трепещет от счастья за свою любимицу.

Маруся улыбается широко.

— Вот это… хоть сейчас на Кубань, сию минуту, — говорит она и хлопает в ладоши.

Молодежь, как за четверть часа до этого расточала похвалы Селтонет, расточает их теперь ей, Дане.

В это время, как из-под земли, вырастает «друг».

«Сейчас похвалит, расцелует, будет благодарить», — проносится в голове девочки.

Но Нина смотрит серьезно, глубоко. Ее черные брови сведены в одну ниточку. Она молчит.

— Что же вы не похвалите меня? Разве я худо сыграла, «друг»? — все еще не остывшая от своего вдохновенного захвата, спрашивает Даня.

Нина кивает головою.

— Очень не дурно для такой юной девочки, как ты, — отвечает она спокойно. Но, Даня, надо еще долго и много учиться, чтобы заслужить название настоящей артистки, выступать перед публикой. Наши гости и друзья были слишком снисходительны к твоей милой, но все же наивно-детской игре.

Точно падает Даня… О, это уже слишком!

Это уже слишком, сиятельная княжна! Жгучая, злая, бессмысленная ненависть закипает в ее душе.

«Она завидует тебе, завидует, — твердит кто-то в самой глубине ее сердца, — она сама была бы не прочь играть так же и не может, не может, не может!» — почти вслух бросает девочка и кидаете вниз, подальше от гостей.

На первой же ступеньке Даня почти лицом к лицу сталкивается с Селтонет. Молодая кабардинка смотрит на нее в упор жуткими, злыми, взволнованными глазами.

— Пусть не воображает русская, что ее золотая штучка могла затмить пляску Селтонет, — шипит она. — Селтонет первая, всегда первая. Лучше всех. Краше всех. И в Гори, и в Кабарде. По Куре и Риону нет лучше Селтонет. Не тебе, дурочка, заглушить ее своей побрякушкой. На восточном небе много звезд у Аллаха, а звезда Ориона ярче и краше, лучше всех. И черная роза краше других в Джаваховском саду. Селтонет — звезда. Селтонет — роза, и никому не даст выше себя подняться Селтонет. Убиралась бы по добру туда, откуда пришла со своей певучей штукой. А не то разгневается на тебя Селтонет.

Последние слова едва долетели до Дани у дверей ее спальни, и она почти не расслышала этих последних слов, так как, испугавшись страшного вида Селтонет, вбежала в комнату и закрыла за собою дверь.

— Селим! Селим!

Мальчик, кравшийся по уступу утеса, вздрагивает от неожиданности. Селим узнает голос Селтонет.

— Где ты?

— Гляди наверх. Там меня увидишь.

Над крутым обрывом у Куры стоит чинара. В густых ветвях ее сквозят яркие пятна алого с голубым. Это пестрые одежды кабардинки.

— Селтонет!

— Тссс! Молчи! Ни звука! Молчи, алмаз души моей. Если «друг» или этот глупый Сандро увидят нас здесь, мы пропали. Влезай ко мне. Ветви дерева крепки, как клыки дикого кабана. Лезь смело на верхушку, не бойся ничего.