А может, и полное исцеление, с надеждой заключила Анна.

Однако сначала нужно найти второй Колокол и узнать о нем как можно больше.

Пейнтер вздрогнул, услышав знакомый голос:

— Мне кажется, нам нужно поговорить с Анной.

Лиза словно читала его мысли.

Пейнтер думал, что Лиза спит в задней части отсека. Девушка приняла душ, надела брюки цвета хаки и кремовую блузку и теперь приблизилась, изучая его бесстрастным взглядом врача.

— Выглядите ужасно…

— Вы очень любезны.

Пейнтер встал.

Самолет накренился, в глазах потемнело. Лиза схватила Пейнтера за локоть. Мир снова стал светлым. Ах да, самолет не виноват, просто голова кружится все чаще.

— Обещайте мне, что перед приземлением еще поспите, — настойчиво потребовала Лиза.

— Если будет время… Уффф!

Лиза сжала его руку, словно клещами.

— Ладно, обещаю, — сдался Пейнтер.

Железная хватка ослабла. Лиза кивнула на Анну: та перебирала кипу документов о грузах, отправленных в имение Вааленбергов. Немка настойчиво искала улики, доказывающие, что клан располагал всеми необходимыми средствами для работы с действующим Колоколом.

— Я хочу узнать больше о том, как функционирует Колокол, — пояснила Лиза. — Понять фундаментальные теоретические основы его воздействия на живой организм. Если болезнь вызывает повреждения на квантовом уровне, нужно знать, как и отчего. Анна с Гюнтером — единственные выжившие обитатели Гранитшлосса. Хотя вряд ли Гюнтера посвящали в теоретические тонкости действия Колокола.

Пейнтер кивнул.

— Гюнтер скорее сторожевой пес, чем ученый.

В подтверждение его слов с кушетки донесся могучий храп гиганта.

— Все знания о Колоколе хранит одна лишь Анна. Если ее разум начнет сдавать…

«Можно потерять все», — последние слова Лиза не стала договаривать.

— Необходимо подстраховаться и получить важную информацию, прежде чем станет поздно.

Лиза и Пейнтер встретились взглядами. Она не скрывала мыслей, они легко читались на ее лице. Он помнил, как девушка поднималась на борт самолета в Катманду. Измотанная, на грани нервного срыва, она не сомневалась в том, как должна поступить.

Ее волновали не память и разум Анны.

Опасность грозила Пейнтеру.

Лиза прошла с ним весь путь с самого начала. Одна она понимала, что происходит, и следила за процессом как врач. И только ей не грозило неизбежное слабоумие. В замке женщины подолгу разговаривали наедине. К тому же Лиза изучила научные записи Анны. Кто знает, какой незначительный на первый взгляд факт определит, что ожидает больных: исцеление или мучительная смерть?

Лиза убрала руку с локтя Пейнтера, вложила пальцы в его ладонь и, тихонько пожав, кивнула в сторону Анны.

— Пойдем, поболтаем с ней.

— Для того чтобы разобраться, как работает Колокол, — начала Анна, — нужно понять квантовую теорию.

Лиза внимательно смотрела на немку. Зрачки сужены от слишком большой дозы кодеина, пальцы дрожат. Анна крепко, как за спасительный якорь, держалась за очки для чтения.

Друзья по несчастью сидели в задней части самолета: Гюнтер по-прежнему спал в носовом отсеке.

— Боюсь, у нас маловато времени, чтобы сделать из Лизы доктора наук, — напомнил Пейнтер.

— Natürlich. Важно понять всего три принципа. — Анна на секунду оставила в покое очки и назидательно воздела палец. — Первое: если материю расщепить на субатомном уровне, до корпускул — электронов, протонов и нейтронов, то действие классических законов Вселенной претерпит изменения. Макс Планк открыл, что электроны, протоны и нейтроны могут вести себя и как частица, и как волна. На первый взгляд, положение абсурдное и противоречивое. Частицы имеют определенные орбиты вращения, а волны — более рассеянные, лишенные каких-либо точных координат.

— Они действительно ведут себя и как частицы, и как волны? — спросила Лиза.

— Потенциально они способны быть либо частицей, либо волной, — поправила Анна. — Это приводит нас к следующему пункту — принципу неопределенности Гейзенберга.

Лиза читала о нем в лаборатории Анны.

— Гейзенберг утверждает, что ничто не является постоянным, если подвергается наблюдению, — припоминала она. — Только как это связано с электронами, протонами и нейтронами?

— Лучшей иллюстрацией принципа Гейзенберга является кошка Шрёдингера, — объявила Анна. — Поместите кошку в закрытый ящик с устройством, которое может в любой момент отравить животное. Кошка либо жива, либо мертва. Все подчинено случайности. В этой ситуации Гейзенберг говорит нам, что при закрытом ящике кошка потенциально и жива, и мертва. Только открыв ящик, можно с точностью узнать о состоянии зверька — он либо жив, либо мертв.

— Похоже на философскую задачку, — заметила Лиза.

— Возможно, в том случае, если говорить о кошке. Однако на субатомном уровне постулат доказан.

— Доказан? Каким образом?

До сего момента Пейнтер позволял Лизе направлять беседу. Девушка догадалась, что он отлично владеет теорией, но хочет, чтобы и она получила необходимые сведения.

— Простейшим способом двойных смотровых щелей, — объяснила Анна. — И тут мы приходим к третьему пункту.

Она взяла два листка бумаги, проделала в одном из них две прорези и положила поверх другого.

— То, что я собираюсь вам рассказать, может показаться странным и противоречащим здравому смыслу… Предположим, этот лист бумаги — бетонная стена, а прорези — два окна. Если вы возьмете ружье и станете стрелять по обоим окнам, то на задней стене получите определенную картину распределения пуль, вот такую.

Анна взяла второй листок и изобразила на нем рисунок из точек.

— Назовем ее картиной дифракции А. Так пули, или корпускулы, проникают через прорези.

— Допустим, — кивнула Лиза.

— Далее. Вместо пуль возьмем большой прожектор и направим его на стену так, чтобы свет проникал через прорези. Поскольку свет распространяется как волна, мы получим на второй стене иную картину.

Она начертила новую картинку.

— Такая картина получается оттого, что, проходя через правое и левое окна, световые волны интерферируют, накладываясь друг на друга. Назовем это изображение интерференционной картиной Б, вызванной световыми волнами.

— Понятно.

На самом деле Лиза даже не догадывалась, к чему клонит Анна.

— А теперь, — сказала Анна, подняв две картинки, — возьмем электронную пушку и выстрелим единым потоком электронов по двойным прорезям. Какую картину мы получим?

— Поскольку вы стреляете электронами как пулями, мне кажется, что получится картина дифракции А, — сказала Лиза, ткнув в первый листок.

— А на самом деле в лабораторных условиях мы получаем вторую — интерференционную картину Б.

Лиза призадумалась.

— Значит, электронами можно стрелять из пушки не как пулями, а как светом прожектора, который распространяется в виде волн и образует картину Б?

— Верно.

— Значит, электроны двигаются как волны.

— Да. Но только если никто не является свидетелем прохождения электронов через прорези.

— Не понимаю.

— В другом эксперименте ученые поместили в одну из прорезей маленький датчик. Он издавал писк, когда улавливал прохождение электрона через прорезь. Какую картину получили с применением этого устройства?

— Картина не изменилась.

— Для обычного мира ваши слова были бы верны. Однако в мире субатомном все иначе. Как только устройство было включено, возникла дифракционная картина А.

— То есть простой факт измерения изменил картину происходящего?

— В точности так, как предрекал Гейзенберг. Результат может показаться невероятным, и тем не менее. Проверено бесчисленное количество раз. Электрон существует одновременно как частица и как волна до тех пор, пока что-либо не измеряет его. Сам факт измерения электрона заставляет его переходить из одной ипостаси в другую.