Раненые, по большей части, были основательно обожжены, несколько казаков с ранениями от пищальной дроби, пара человек с переломами. Казаки оказались с гонором, поэтому Карпинскому пришлось, театрально вздохнув, без эмоций шмальнуть очередью у ног сгрудившихся пленников. Вид работы АК, выбивающего земляные фонтанчики у своих собственных сапог вызвал вдруг у казаков острое желание слушать то, что говорит этот парень. Соорудив шины на сломанные конечности, раненых, за растянутые полы одежды, осторожно подняли на струг и уложили на корме, поверх настеленных шкур и тряпья. Зашли за зерном, овощной рассадой и поросятами в зимовье и кораблик взял курс на Белую Речку.

Пленённые казаки гребли молча, хмуро озираясь по сторонам и, видимо, соображая, к кому они попали. Наконец, один из них не выдержал.

— А вы с какого острога будете?

Державшие их на прицеле морпехи молчали. — А воевода кто у вас?

— Помолчите, мужики, честное слово, не до вас, — ответил Коломейцев, безуспешно пытаясь настроить окончательно сдохшую пару дней назад рацию.

— Да брось ты её, Ваня — батарея крякнула.

Иван, хмыкнув, раздражённо прикрыл её брезентом. Похоже, это была последняя батарея, заряженная от генератора. Топлива оставалось лишь одна двадцатипятилитровая канистра. И всё, блага цивилизации потихоньку кончались. Привычные к гребле казаки тянули лодку гораздо быстрее, чем морпехи, поэтому дозорный холм на излучине реки показался гораздо быстрее, чем предполагал Карпинский. Тунгус же, за время проведённое в пути был занят вычёрпыванием воды, которую пускал прохудившийся борт.

Помахав руками в ответ на приветствие с холма, Пётр отметил, что морпехов и тунгусов в устье их речки собралось что-то слишком много, человек восемь тут было точно — похоже, двойная смена дежурила. Значит, ночной бой и их не прошёл стороной. Горя от нетерпения узнать, что тут было и чем вызвана увеличенная охрана устья, Карпинский ритмично выстукивал пальцами по прикладу.

А у причала его ждал сюрприз — стоял струг, с собранным белым парусом, а это значит, что ночное видение на Ангаре — силуэт растворяющегося в чёрном покрывале ночи светлого пятна паруса, ему не привиделся!

— Женька! Чья лодка стоит? — Ещё стоя на носу причаливающего струга, прокричал Лопахину Карпинский. В душе он боялся того, что пожаловали казаки Хрипунова, а охрана их пропустила, но также и понимал, что это невозможный сценарий — кто пустит в посёлок кучу вооружённых мужиков. Значит… Что он молчит-то?

Пётр спрыгнул на причал и подошёл к Лопахину, который высматривал казаков на прибывшем струге. Карпинский подошёл вплотную к морпеху, вопросительно кивнув головой на стоящий у причала струг.

— Казаки Хрипунова?

— Какой там Хрипунов, тут Вячеслав чуть с ума не сошёл! Новгородцы прибыли, а старший у них ранен тяжело. Нас собирали по группам — политику партии разъясняли. Так что, Петя, ты теперь тоже новгородец. Мне проще всего — я хоть с Новгородской области. Мои Боровичи с пятнадцатого века стоят, — зашипел, озираясь на бородачей Лопахин.

— А ты-то сам кого притащил, что это за опалённые бороды сидят? И откуда такое плавсредство?

Женька лыбился, наматывая канат на столбик причала.

— Погоди, почему мы новгородцы, что за бред?

— А-а, с Васькой своим пообщайся — он тебе всё и объяснит, у меня всё равно не получится.

— Беги за медиками и носилки надо — тут у меня раненых семеро. Я тут пока выгружаться

— Эй, мужики, давай выгружай струг!

В избе Вячеслава умирал старый новгородец Иван Микулич. Дарья, расстроенная до слёз тем, что не может больше помочь умирающему человеку, сидела неподалёку, кусая губы. Она сделала, всё что могла. Из приоткрытых уст Микулича вырывался лишь хрип, напополам с кашлем. Простреленный бок — таков был печальный итог попытки проскользнуть мимо ставших на ночёвку казаков Хрипунова. Их заметили уже на порогах. Пробовали остановить на реке, взяв судёнышко на абордаж. Перерубая пеньку с закинутых на борт крюков, Иван и получил заряд дроби. Спасло их лишь головотяпство хрипуновских людей — один из подраненных казаков уронил факел на стоявшие у борта ладьи небольшие бочонки с порохом, которые незадолго до этого перекинули с потёкшего бортами струга, да не успели убрать. У топчана, где лежал Микулич сидел его сын — Никита, молодой белобрысый парень с совершенно детским, безусым лицом. В его голубых глазах застыли слёзы, а пальцы судорожно сжимали отцовскую кисть. С момента прибытия он так и не проронил ни слова.

Новгородцы нашли искомый посёлок по примете, которую выведали в Енисейском остроге у побывавшего уже здесь в прошлом году казака, за чаркой вина казак разболтал попу Сахно примерное местонахождение посёлка и приметы местности. Белая глина опять помогла. А хрипуновские струги прошли по Ангаре дальше. Вообще, появившиеся в начале весны в Енисейске новгородцы пришли с пополнением служилых казаков и пары чиновников из Тобольска и объявили себя подвижниками, несущими Слово Божие средь тёмных язычников, пропадающих во грехе незнания. Однако, при себе подвижники имели немалый запас пороха да свинца для трёх пищалей, да холодного оружия имели немало. На вопрос воеводы о немалом арсенале, в миру Сахно, он же батюшка Александр, потупив взгляд, кротко объяснил о разбойных людях, шныряющих по просторам Сибири, да о туземцах, оружием отрицающих Христа. Приобретя в остроге за звонкую монету струг, отряд миссионеров в начале мая отправился вверх по Тунгуске искать посёлок заморских новгородцев.

И вот они оказались тут. Остальные шесть лже-миссионеров были устроены в избе Сазонова, а сейчас принимали баньку. Оружие своё они безропотно сдали в привратную башню.

Никита, так неотлучно и сидевший рядом с отцом всё это время, задремал. Сморило его, беднягу — не евши, не спавши уже вторые сутки. К счастью, отец его тоже забылся во сне, иначе, он не позволил бы себе уснуть. Тишину в светёлке нарушало лишь хриплое дыхание раненого. Никита осторожно, стараясь не издать ни малейшего шума, прилёг на лавку в красном углу, удивлённо отметив отсутствие икон. Как только голова его коснулась подложенной под неё на лавку шапки, Никита моментально провалился в тяжёлый и глубокий сон.

И тотчас же к нему возвратился липкий страх ночного боя. Снилась ему ночная проводка струга через песчаные отмели намытых островков на реке, последующая сшибка с казаками, которую легко можно было избежать, поверни они струг обходить остров с другой стороны. Послушали Сахно, который решил, что казаки встанут на отдых со стороны правого, более пологого берега, где лес не подступал вплотную к реке. А когда поняли, что ошиблись — было уже поздно, поворачивать назад смысла уже не было, пока бы они развернулись, казаки бы давно уже перекрыли обе протоки. Решили прорываться на удачу. И всё бы хорошо, но успели хрипуновцы закинуть на борт новгородского струга две кошки — пеньковые верёвки с крючьями, которые намертво впились в дерево борта. Сахно со Жданом успели охолонить хрипуновцев двумя зарядами дроби. А отец, выхватив саблю, пытался перерубить пеньку, которую уже закрепляли казаки на лодии. На которой уже появились казаки с берега, державшие в руках ярко горящие факелы и фитильные пищали, вот один метнул факел на струг новгородцев, осветив копошащихся там людей, а второй прицелился…

Тут же громыхнул Сахно третьей пищалью, явно свалив казака с факелом и задев второго с пищалью. Никита уже понял, что сейчас произойдёт непоправимое, он пытался броситься к отцу, закрыть его от выстрела, оттолкнуть в сторону от летящего гибельного свинца. Но ноги его вмиг стали ватными, он не мог пошевелить ими. Грохнул выстрел с лодии. Младшего Микулича обдало ледяным холодом, защемило сердце. Он же знал, что сейчас будет, знал! Обернувшись на отца, он увидел, как тот медленно, будто сквозь толщу воды, заваливался на дно струга. Рот его открылся в безмолвном крике… И Никита проснулся, тут же испугавшись, что криком потревожил отца. Но нет, тот спал. А рядом сидела та самая женщина, что врачевала отца. Она прижала указательный палец к губам, отёрла ему мокрый лоб и махнула рукой, указывая на дверь.