— Похоже порох… — негромко проговорил кто-то из казаков.

— А ну пойдём поближе к сече, — твёрдо произнёс Хмелёв, найдя во дворе Карпинского, — спускайте лодку!

Казаки проворно выпихнули на воду лодку, в которую помимо десятника c Карпинским, загрузился Ким и казак, державший пищаль с тлеющим фитилём. Тем временем, шум боя явно затихал. Лязга оружия уже давно не было слышно, лишь крики и шум воды раздавались по реке. Но вскоре и они стихли. По Уде гребли, как сумашедшие, но на Ангару выходили чуть дыша, стараясь не плескать вёслами воду. Всё-таки, хорошо, что устье Уды при впадении её в Ангару было основательно заросшим по берегам осокой и камышом. Неспешно пробираясь между камышовой растительностью, лодка вышла носом на Ангару. Слева, уже вдалеке, Петру почудился бледный абрис паруса, державшийся, правда, лишь очень недолгое время, вскорости он пропал. Справа же, у самого берега, догорала небольшая ладья, сильно осевшая на правый бок, да мельтешили в багряном зареве огня силуэты людей, которые, пытались хоть что-то спасти с горящего судна. Тишину, нарушаемую лишь вскриками людей да потрескиванием горящего дерева, разорвал второй уже, видимо, взрыв на ладье. Фигурки людей разметало, кто-то свалился в воду, кого-то отбросило в прибрежные заросли осоки. Карпинский отобрал у Кима ''Филин'', тут же перед глазами зеленоватым маревом ночного видения встала картина ночного боя. За горящей ладьёй виднелось ещё три… нет, четыре ладьи или струга, те вроде поменьше горящего кораблика выглядят. Люди бегают по берегу, суетятся, вытаскивают из воды незадачливых товарищей. На берегу явно шла потасовка, причём между своими же, так как полукругом стояли казаки, даже не пытающиеся разнять дерущихся. — Ух ты, дерутся даже!

— Дай-ко глянуть мне, — потребовал тихим голосом Хмелёв. Получив бинокль и приставив его к глазам, он присвистнул от увиденной картины.

— Как чудно, зелено всё. Где дерутся-то?

Карпинский показал казаку примерное направление и тот, увидев стычку, происходящую в отблесках горящей ладьи, вцепился туда взглядом.

— А казачки-то, разругались совсем, — Хмелёв оторвался от бинокля, передал его Карпинскому и добавил, — пора уходить к острогу.

— Оставим в камышах секрет для наблюдения, Афанасий?

— И то верно, с твоим… э-э, биноколем и оставим пару человек до утра.

Выбор пал на Кима и Коломейцева. С места боя ещё затемно ушло три струга хрипуновских казаков, оставив лишь один у недалеко от горелого остова ладьи, поднимающейся из воды уродливыми головешками. Ночью со стоянки казаков доносились протяжные стоны, стихшие лишь к у утру. Едва солнце показалось из-за дальних гор, как к оставленным на левом берегу Уды в высокой прибрежной осоке наблюдателям, подошли две лодки с енисейскими казаками и товарищами. В остроге оставили тунгуса и троих казаков, которым не здоровилось ещё с прибытия. Афанасий с Карпинским ночью договорись накрыть лагерь оставленных Хрипуновым своих бывших товарищей. Решили, что лучшего шанса не придумаешь, для внезапной атаки на незадачливых искателей удачи, чем раннее утро. Несколько человек шли правым берегом реки. У удинских казаков и морпехов имелось на шестнадцать человек восемь пищалей, три АКС, да копья и сабли. Потихоньку стали пробираться к месту боя, все перешли на правый берег, оставив лодки в осоке. Казаки, у кого были пищали, раздули фитили, остальные обнажили сабли. Удинские стали полукругом обходить берег, где стали лагерем остатки воинства Хрипунова. Ветер с реки приносил ароматный запах каши, готовящейся на костре и у Коломейцева, просидевшего ночь в осоке, неприятно забурчало в желудке. Тут же последовал тычок в бок, Иван обернулся и увидел скалящегося Кима, прижившего палец к губам. Коломейцев показал ему кулак и покрутил пальцем у виска. Морпехи разом сняли автоматы с предохранителя и передёрнули затвор автомата, следом послышался двойной щелчок затворов Карпинского и Владимира, молчаливого морпеха их отделения Саляева.

Вот и последние кусты, скрывающие незнакомцев. Ещё немного и… У Карпинского похолодело в животе, стало неожиданно страшно, взглянув на Коломейцева он увидел, написанные у того на лице аналогичные чувства. Лица же казаков скрывали какие-либо проявления чувств, они просто были готовы к рывку, как рвёт с места в карьер свирепый хищник. Так, Петя, соберись, мля! Вдох-выдох. Всё, а вот и они!

— А ну стоять! Встал, руки! Руки! Отошёл! Ты, встал. Не трогай саблю, всё. В сторону! — Выстрел под ноги. Сомневаетесь? Тогда ещё. И ещё.

— Всё, достаточно тебе? Ну и молодец.

— А ну! Охолони, братец! — это уже Хмелёв с казаками орудует.

Обалдевшие казаки сбились в кучу, об оружии уже никто не помышлял. Глядели лишь исподлобья, сурово сдвинув брови. Обожжённые, перевязанные, а глаза злые. На подстеленном лапнике и тряпье лежали раненые, поодаль сложили руки погибшим. Сколько их тут? Отогнали в сторонку четырнадцать казаков, да семеро раненых лежат. погибших где-то около шести, Карпинский не пошёл на них смотреть. Почему-то стало неудобно, ворвались тут, разбудили всех, испортили вот людям завтрак, а тут — раненые, трупы.

— Нюни-то не пускай, герой, блин, — Карпинский старался отогнать нахлынувшее смущение.

Странно, но никто из застигнутых врасплох казаков и не думал бежать. Когда на них с криками и гиканьем налетели их прямые конкуренты по промыслу, большинство казаков ещё спали, на ногах были только несколько кашеваров, да незадачливая пара дозорных. Толком не проснувшиеся казаки лишь глазами следили за чужаками, не пытаясь заговорить с ними. Хмурятся, черти. Ясно им, что попали к енисейским, да ещё и на их территории. Куда тут побежишь безоружный? Лишь станешь лёгкой добычей гуляющих по Приангарью бурятов или тунгусов.

Коломейцев, меж тем, уже принялся за кашу, а за ним и Ким отобрал у стоящего столбом казака-кашевара деревянную ложку на длинной ручке, которой тот, видимо, помешивал варево в котелке.

— Ну что мужики, завтракать было собрались? — Пётр обратился к понурым казакам. — Дело хорошее, так что там у вас? Каша… С мясом. Классно. Так что столпились? Давайте, налетайте, а то потом некогда будет! — Карпинский рассмеялся, кивнув Афанасию на жующих морпехов.

— Нечего им жрать давать, — буркнул Хмелёв. — Да, ладно тебе, Афоня, дай людям поесть. А мы пока подумаем с тобой, что с ними делать.

— А что тут думать? Гнать их и всего делов. Пущай обратно идут, в свой Красный Яр.

— А раненые? Тебе наплевать, а мне нет. Всё-таки они тоже русские, надо совесть иметь.

— Ой-ли, стали бы они с тобой, Петя, по-доброму заговаривать?

— Ладно, ты чего думаешь-то?

— Раненых на струг, этих — на вёсла и в острог. Думаю, что лучше в ваш. Наш-то поди малой дюже. А заодно и отдарки нашего сотника отвезёшь. На струге ихнем и пойдёте.

— Так и сделаем, Афанасий, — согласился с десятником Карпинский.

А пока у флотского старшины, недавно ставшего с подачи Смирнова, кем-то вроде мичмана, из головы не выходил контур паруса, виденного им на Ангаре. Значит, что вверх по реке уходил на вёслах тот, кто и устроил всю эту заварушку с казаками Хрипунова.

— Двадцать один человек теперь на нашу голову. И что с ними делать прикажете? Нет, что-то Афоня заливает, тащить их всех в нас посёлок — да это просто глупо выйдет. Нет, короче.

— Афанасий, слушай. А может, всех-то не вести к нам, можно только раненых забрать, а эти пускай уматывают?

— А струг впятером сдюжите на вёслах-то?

— Нет, конечно…

— Тот-то и оно.

— А ведь если они на вёслах пойдут — то потом сюда ещё казаков приведут.

— Петя, так то твоё дело, ты ужо сам думать должон. Как хошь, так и делай.

Карпинский осуждающе наблюдал, как хмелёвцы деловито стаскивали всё имущество красноярских казачков в одну кучу, а Хлемёв с блеском в глазах сортировал бочонки с порохом, свинцом, одежду, запасы пищи. Пётр попрощался с Афанасием и оглядев своих товарищей и чужих казаков, бросил, — Ладно, собираемся.