— Да.

— Если бы на Вас свалились, предположим, двадцать тысяч долларов, вы бы разделили их между двадцатью известными Вам поэтами?

— Я разделил бы между детьми.

— Поэты не стоят того или дети дороже?

— Не стоят.

— Какими удовольствиями Вы дорожите? Вот Вы просыпаетесь — деревья солнце, ничего не болит — продолжите этот ряд…

— Самое большое удовольствие, когда я что-то напишу.

— И когда Вы последний раз что-то написали?

— Месяц назад.

— Можете пересказать, о чем Ваше последнее стихотворение?

— Могу назвать тему. Я задумался о Каине. Что за существо это было и постарался в стихах передать это. Человек-братоубийца. Бывает, убивают матерей. В нашей уголовной хронике то и дело рассказывается, как пьяная женщина убивает мать или детей… Я писал как бы и об этом.

— Существование добродетелей обусловлено наличием пороков, по мнению Толстого. Вы можете это подтвердить на примере Ахматовой, Цветаевой я Мандельштама?

— Мне трудно ответить потому, что я перед ними преклонялся. Я был мальчик когда с ними познакомился. И слишком понимал и понимаю, что мои стихи по сравнению с их творчеством — ничто.

— Но Вашим теперешним местом в русской поэзии Вы довольны?

— Нет, я не сумел сделать всего, что хотел.

— Вы в себе ощущали силы, которые не реализовали?

— Понимаете, я об этом не думал. Я думал о другом. Что я не выразил всего того, что чувствовал в разные годы своей жизни. В детстве, во время войны.

— Кто себя выразил полнее — Набоков или Пушкин?

— Пушкин-гений, а Набоков — великий писатель. Сравнить кого-либо с Пушкиным невозможно.

— А с кем можно его сравнить из западных поэтов, писателей?

— Шекспир, Гете.

— А из англичан?

— Шекспир — англичанин!

— Вспомните еще удовольствия теперешнего Вашего положения.

— Хорошая погода, сердце не болит, жена чувствует себя прилично, хорошую книгу прочел.

— Скажите, пожалуйста, самоубийство — грех? И что еще Вас отталкивает в этом поступке?

— Мне жаль самоубийц. Самому уйти из жизни добровольно… Жизнь — счастье, даже в гетто. Дал Бог жизнь — живи. Я не осуждаю, но мне жаль такого человека.

— А наслаждения Вам тоже известны?

— Чтение.

— Давно умерший писатель, книгу которого Вы держите в руках, не кажется ли Вам более живым для Вас, чем окружающие Вас в доме творчества люди, не похожи они на привидения?

— Это люди, рожденные отцом и матерью, они заслуживают уважения. Они не привидения.

— Но Вам интереснее читать книгу?

— Среди писателей, живущих здесь, разные люди есть — молодые и старые, талантливые и нет, глупые и умные.

— Если бы судьба поставила Вас перед выбором — спасти жизнь человека или музейные ценности, картинную галерею…

— Если бы такая проблема стояла передо мной, когда я был молод, силен и действительно мог кого-то спасти, я, конечно, спас бы человека.

— Самое большое удовольствие Вы испытываете от чтения какого прозаика?

— Я могу назвать нескольких, одного мне трудно выделить. Прежде всего, очень люблю прозу Пушкина и Лермонтова. Сам я написал две книги прозы и ориентировался на эту прозу. Очень люблю Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова.

— В XX столетии никто из прозаиков не приносит Вам такого удовольствия?

— Я люблю нескольких писателей XX века.

— У Вас много детей?

— Четверо.

— Вы кого-нибудь любите из них больше, чем других?

— Да.

— Можете рассказать, как получилось, что Ваш любимый ребенок более любим, чем другие?

— Я не хотел бы на этом останавливаться.

— Вы согласны, что дети нас не любят, даже когда хотят, не умеют любить родителей?

— Не согласен.

— Ваш любимый ребенок отвечает Вам взаимностью?

— Да.

— Как Вы заслужили эту любовь, Вы знаете, почему он Вас любит?

— Ко мне все дети относятся хорошо, я на них не в обиде. У нас с женой хорошие отношения с детьми. Со старшей дочерью были трудности, потому что я развелся с ее матерью и женился на другой. Один из сыновей мне наиболее близок.

— Как Вам необходима музыка? Вы не чувствуете, что умрете через несколько дней, если не будете слушать музыку?

— У меня порок — я не очень хорошо слушаю музыку. Только ту, которая навеяна детством. Люблю русский романс, еврейские народные песни, которые пела в детстве мне бабушка. У меня примитивный музыкальный вкус. Я очень люблю живопись и немного понимаю в ней.

— Последний вопрос. Чего Вам всегда недоставало в жизни?

— Моя жизнь, литературная жизнь, сложилась трудно. Я из Одессы приехал в Москву в 1929 году. Печататься было трудно, потому что были очень высокие требования. И вот меня, в мои семнадцать-восемнадцать лет сразу напечатали толстые журналы!

— Простите, я Вас перебью. Умоляю, ни в коем случае никакой биографии! Так чего Вам недоставало?

— В 1932 году, в год коллективизации меня перестали печатать и двадцать пять лет не печатали.

— То есть, если бы печатали, Вы бы обладали всем, что желаете?

— Не знаю, чего бы мне недоставало, если бы меня печатали…

— В чем причина Вашего жизнелюбия? Из какого источника Вы пьете?

— Сейчас, как раньше пели комсомольские песни, часто стихотворцы упоминают слово «Бог». Я с детства религиозен. Мой отец был социал-демократ, меньшевик и в Бога не верил. Я поступил в хедер против его воли. С детства был верующим неизвестно почему. Вера в Бога — вот мой источник.

— Какое я на Вас впечатление произвел? Дайте мне характеристику.

— Впечатление необразованного человека.

— Постараюсь подучиться, а Вы будете здоровый, такой же веселый и умный — тогда снова поговорим через год?

— Ради того, чтобы прожить еще один год, согласен.

— Для громкого начала, скажите, Вы сами себе еще не надоели?

— Нет.

— Вы не будете возражать, если какой-нибудь великий поэт моими устами будет задавать вопросы?

— Как он мне может задавать вопросы?

— Сейчас объясню. Вот стихотворение «Гостю»: «Входя ко мне, неси мечту // Иль дьявольскую красоту // Иль Бога, если сам ты Божий, // А маленькую доброту, // Как шляпу, оставляй в прихожей. // Здесь, на горошине Земли // Будь или ангел, или демон, // А человек? Иль не затем он, чтобы забыть могли»… Здесь с десяток вопросов…

— Я не увидел ни одного.

— Когда к Вам кто-то приходит, что Вы хотите, чтобы он принес с собой?

— Никогда не задаю себе такого вопроса.

— Может, чтобы он был естественным?

— Человек всегда должен быть естественным.

— Когда Вы к кому-то приходите, Вы что несете с собой, кроме естественности?

— Я только естественный. Никогда не занимаюсь таким расщеплением поступков, сознания. Не общаюсь с тем, кто мне неинтересен.

— А кто Вам интересен?

— Минуточку. Это просто прием, а не вопрос. Прием, не очень плодотворный для серьезной беседы. Человек должен быть естественным, хотя это самое трудное. По роду моих занятий мне приходится иметь дело с большим количеством людей, но мало людей приходит ко мне в дом. Я не очень подпускаю к себе. Я избирателен, наверное, кроме того, мне просто некогда…

— Кроме Вашего дома, что-нибудь объединяет людей, которых Вы пускаете к себе?

— Это просто круг близких друзей, с которыми я соединен много лет.

— Вы можете и теперь еще подружиться с кем-то?

— Да, почему бы и нет.

— Благодаря каким-то качествам человека?