Свет всех софитов был направлен на одну из черных стен студии. Она служила чем-то вроде задника, на фоне которого каждая из приглашенных фотомоделей должна была пройтись, постоять, повернуться и снова пройтись, все это время сохраняя на лице улыбку.
Дверь уборной для кандидаток открылась, и голос ассистентки выкрикнул:
– Аннабел О'Дэйр!
Аннабел, которая дожидалась своей очереди стоя, чтобы не помять белого пикейного платья, сделала несколько шагов вперед. Еще миг – и она оказалась в полосе ослепительно яркого света.
Поздним вечером в полумраке ночного клуба Скотт шепнул, наклонясь к Аннабел:
– Конечно же, выберут тебя.
Немного оттянув вырез платья Аннабел на спине, он тихонько подул туда. Аннабел вздрогнула, ощутив, как под его теплым дыханием все волоски вдоль ее позвоночника становятся дыбом. В этот момент она не сумела бы подняться на ноги. Все тело ее затрепетало от желания и предвкушения… однако Скотт на том и остановился. Он догадывался, что вокруг Аннабел крутится не один воздыхатель, и не собирался предпринимать никаких решительных действий до тех пор, пока сама Аннабел, разочарованная его пассивностью, не начнет задавать себе вопроса, почему же он их не предпринимает. Он знал, что в течение дня Аннабел виделась и с другими мужчинами, но ноль скоро она не отменила свидания с ним, назначенного на одиннадцать часов, он понимал также, что эти другие не представляют сколько-нибудь серьезной угрозы его намерениям. А намерения эти состояли в том, чтобы влюбить в себя Аннабел настолько, чтобы она сама бегала за ним.
Скотт еще раз дунул в вырез ее платья.
– Где ты научился этим штучкам? – прошептала Аннабел.
– В гонконгских борделях, – так же тихо ответил он.
– Я не верю тебе.
– Это правда. Мне удалось устроить себе командировку в Гонконг на пару месяцев, когда я работал в зарубежной редакции в Кливленде.
– И ты… ну, общался… с китайскими проститутками? – с отвращением, но и с интересом спросила заинтригованная Аннабел.
– Конечно. Я многому у них научился.
Аннабел безумно захотелось узнать, чему именно, но спрашивать было неловко.
На следующий день Элинор вернулась в Нью-Йорк. Сидя с Аннабел в гостиной своего номера в „Плазе", она снова и снова, в полном изумлении, разглядывала внучку. Аннабел не просто изменилась внешне (и, кстати, выглядела теперь лет на десять старше): она и держалась совсем иначе. В ней появилась какая-то новая, внутренняя уверенность. Как могла ее малышка измениться до такой степени всего за три недели?
– Что значит – ты не поедешь со мной в Англию? Мы улетаем завтра же, и я больше не желаю дискуссий на эту тему.
– Я знаю, что ты устала, Ба, но если я не скажу тебе сейчас, ты потом скажешь, что я тебя обманывала. Я остаюсь в Манхэттене.
– Ничего подобного! В любом случае у тебя гостевая виза – только на четыре недели. Тебе придется уехать!
Элинор была рассержена и растеряна. Поведи себя подобным образом Миранда, она не удивилась бы. Но Аннабел, всегда такая мягкая и податливая…
Внезапно до Элинор дошло:
– Это из-за того парня? Того, с телевидения? – Она мгновение поколебалась. – Что ты имела в виду, когда сказала, что, если ты не скажешь мне сейчас, я потом скажу, что ты меня обманывала? Ты была… Ты позволила ему… – краснея, Элинор закончила: – Я хочу сказать… ты была… в постели с этим парнем?
– Нет, Ба, – честно ответила Аннабел. Все произошло не в постели, а на покрытом ковром полу в квартире Скотта.
– Тогда почему ты хочешь остаться здесь?
– Ба, у меня есть возможность получить хорошую работу в качестве фотомодели.
– Если ты хочешь быть фотомоделью, это можно сделать и в Лондоне, где ты не будешь одна и тебе не придется добиваться разрешения на работу. В Лондоне я смогу приглядывать за тобой. Манхэттен – не место для молодой девушки!
– Ба, адвокат миссис Бейтс говорит, что с разрешением проблем не будет…
– Кто такая миссис Бейтс, ради всего святого?
– Я думаю, тебе нужно встретиться с ней.
За ленчем Элинор понемногу успокоилась. Миссис Бейтс оказалась женщиной элегантно одетой, любезной и воспитанной. Мистер Бейтс, выпускник Гарвардского университета, показался ей человеком ответственным и достойным доверия; в разговоре он подчеркнул, что понимает и разделяет заботу Элинор о безопасности внучки.
– Мы относимся к нашим девушкам как к собственным дочерям и гордимся этим, – заверил он. – Каждая из них понимает, что ее репутация – это и наша репутация.
Элинор взглянула на умоляющее лицо Аннабел, потом снова на мистера Бейтса. Он был мужчина крупный, солидный, и это подействовало на нее как-то успокаивающе.
– Хорошо, – согласилась она наконец, хотя и не слишком охотно. – Аннабел может остаться еще на месяц, при условии, что она будет жить в общежитии для девушек, которое вы порекомендовали.
Вторник, 13 мая 1958 года
Когда Элинор наконец переступила порог Старлингса, у нее было такое несчастное, измученное лицо, что Шушу, уже предупрежденная обо всем по телефону, сказала:
– Нечего устраивать вселенскую скорбь – в конце концов, Аннабел не умерла. Ты можешь позвонить ей в Нью-Йорк в любое время. Разговор дают в течение часа-другого.
Элинор медленно сняла пальто.
– Где Клер и Миранда?
– Уехали за покупками в Уорминстер. Мы ждали тебя только часа через два. Что тебе сейчас нужно, Нелл, так это хорошая горячая ванна.
Элинор долго нежилась в ванне, чувствуя, как постепенно отпускает боль, сидевшая, казалось, в каждой косточке – то ли от возраста, то ли от двадцатичасовой тряски на борту „Британии". Затем, надев плащ и резиновые сапоги, она вышла в сад и долго не без удовольствия беседовала с мистером Джеффри, главным садовником, сажавшим сладкую кукурузу и французские бобы. Потом она стала обходить сад, жадно высматривая, какие изменения произошли за время ее отсутствия. Пока она любовалась глицинией, оплетшей всю стену над кухонным окном, к ней присоединилась Шушу, и они вместе неторопливо пошли дальше, молча наслаждаясь еще неярким весенним солнышком.
Наконец Шушу заговорила:
– Ты не сможешь вечно удерживать их около себя.
– Я никогда прежде не отдавала себе отчета, – грустно сказала Элинор, – что в один прекрасный день все они уйдут отсюда и даже не оглянутся на прощание, даже не вспомнят о нас.
– Так и должно быть. Да тебе и самой не хотелось бы, чтобы было иначе.
Но слова подруги не могли утешить Элинор. Конечно, ей хотелось, чтобы ее девочки вышли замуж и имели детей, а для этого, естественно, они должны покинуть родной дом. Однако Аннабел покинула его не ради мужа, а ради того, чтобы получить работу– хотя одному Богу известно, зачем этой девочке понадобилось работать.
Когда они шли по посыпанной шуршащим гравием дорожке обратно к дому, Шушу сказала:
– Клер тоже приготовила для тебя кое-какие новости. Не то чтобы плохие, но тебе они не понравятся. Нет-нет, пусть она сама тебе рассказывает. Мое дело только предупредить. Только постарайся не взрываться и не говорить ничего такого, о чем после пожалеешь. Ты же знаешь, Клер иногда бывает такой же упертой, как ты. – Шушу пошарила в кармане. – Чуть не забыла! Тут у меня письмо, которое, может быть, поднимет тебе настроение. Остальная почта может подождать до завтра.
Элинор протянула руку и взяла распечатанный кремовый конверт, увенчанный грифом О'Дэйров. Быстро пробежала глазами короткое письмо. Оно было от Марджори, ее золовки: „…С тех пор как не стало Джона… конечно, моя невестка – человек одаренный… короче говоря, я здесь чувствую себя лишней… надеюсь, ты не будешь ворошить прошлое… мне хотелось бы пожить некоторое время у тебя… время так тянется… мне очень одиноко…"
Элинор в задумчивости смотрела на письмо. Годами ей приходилось сносить безжалостные выпады Марджори. Теперь, похоже, пришло время возмездия. Пожалуй, она пригласит Марджори в Старлингс, чтобы исподволь помозолить ей глаза всем тем, чего ей удалось достигнуть. А может быть, напишет ей колючий ответ с напоминанием о тех бесчисленных случаях, когда золовка вполне сознательно унижала и мучила ее.
