– Давай не будем зажигать света, – сказал он. Языки огня в камине отбрасывали прыгающие лики на его холеное лицо. В таком освещении его темные брови казались длиннее, взгляд – более тяжелым.

Адам сел в кресло и притянул к себе Аннабел так, что она оказалась между его коленями. Его теплые ладони медленно заскользили вверх по ее ногам, по прозрачному черному нейлону.

– Ты надела колготки? – то ли спросил, то ли констатировал он.

– Сегодня очень холодно. – Аннабел пришло в голову: наверное, она единственная женщина в Лондоне, которой не разрешается носить колготки, даже когда идет снег. Но Адаму нравилось снимать с нее кружевные бикини, пояс, туфли на высоких каблуках, чулки – всегда в таком порядке. Впрочем, иногда он не снимал их вовсе.

– Противная, непослушная девчонка. – Адам расстегнул молнию на замшевой мини-юбке Аннабел. Она почувствовала, как его руки проникли под ее узкий черный свитер.

– О Господи, совсем ничего, – сказал он. Потянул свитер вверх и, когда голова и поднятые руки Аннабел оказались в плену, лизнул языком ее соски.

Когда на ней не осталось ничего, кроме черных колготок, Адам скомандовал:

– Не шевелись, – встал и направился к резному бюро.

Аннабел внезапно охватил безумный страх. Адам открыл один из ящиков, достал ножницы и обернулся к ней:

– Ты вся дрожишь! Неужели тебе холодно? Камин так и пышет.

– Это… от возбуждения, – пролепетала Аннабел. Ей было трудно дышать.

Адам вернулся к постели, сел и снова притянул Аннабел к себе.

– Я же говорил тебе, чтобы ты никогда не надевала колготок. Поэтому я сделаю из них чулки.

Зацепив согнутым указательным пальцем резинку колготок, он потянул ее к себе. Ножницы блеснули в свете огня. Адам разрезал колготки от талии до бедер, и они повисли вокруг ног Аннабел.

Она ощутила его ладонь на пушистых волосах, покрывающих низ ее живота.

– Ты такая… шелковистая, – негромко проговорил он. – У некоторых женщин здесь что-то вроде проволочной мочалки для сковородок. – Адам никогда не позволял женщине забыть, что она не одна у него.

Аннабел почувствовала прикосновение его языка, и, как она не сопротивлялась внутренне, ее тело ответило на эту ласку.

Глядя на нее снизу вверх, он прошептал:

– Ты что-то очень напряжена. Ты боишься?

– Да, – выдохнула Аннабел.

– Что ж, я не удивлен. Ты ведь нарушила мои приказания. Не шевелись!

Он снова пошел к бюро. И снова Аннабел охватил ужас. Сердце ее, казалось, стучало о ребра, дыхание перехватило. Она с трудом сглотнула слюну. Что это за странная игра в кошки-мышки?

Адам вернулся, неся в руках детскую щетку для волос, сделанную в викторианском стиле, очень мягкую, с ручкой из слоновой кости.

– Сначала я причешу тебя, а потом ты можешь причесать меня.

И он принялся расчесывать ее – медленно, ритмично, поглаживающими движениями.

– Адам… А мы не могли бы… прямо лечь в постель? Аннабел наконец поняла, что этого не избежать; так уж лучше, чтобы все произошло – и кончилось – как можно скорее.

Адам опустил щетку:

– Конечно же, мы ляжем в постель. Повернись-ка. Аннабел подчинилась.

Адам встал и начал вытаскивать шпильки из ее хитроумной прически; потом, запустив обе руки в ее длинные волосы, у самой головы, встряхнул несколько раз, чтобы окончательно распустить их.

– У тебя шея слишком напряжена, – заметил он, – Да и ты вся тоже. Что с тобой?

– Ничего, – пробормотала Аннабел. – Я просто устала. Я знаю, что еще только три часа, но что же делать…

– Я знаю, что нужно делать с женщиной, которая слишком устала.

Он отвел ее в ванную и стянул с нее разрезанные колготки. Вдвоем, голые, они стояли под теплым душем. Осторожно намыливая тело Аннабел, Адам заметил, что соски ее твердеют. Она через силу улыбнулась ему.

Смывая с нее мыло, Адам помогал струе теплой воды руной. Потом, завернув Аннабел в махровое полотенце, отнес ее в постель.

– Великолепное зрелище, – усмехнулся он, глядя на пышное белое тело, распростертое на пятнистом покрывале, имитирующем шнуру оцелота.

Он подошел к одному из боковых столиков – это был тайский комод с изящными серебряными запорами. На каждом из них, в высоких – дюймов по восемнадцати – оловянных подсвечниках стояли огромные фиолетовые свечи. Адам зажег их.

Тактика Адама по отношению к женщинам никогда не сводилась к одному только факту близости: он был искренне заинтересован в том, чтобы полностью подчинить себе партнершу, подавить ее, лишить собственной воли, сделать так, чтобы все зависело от него – и она сама, и их интимные отношения.

В отличие от большинства мужчин, Адам не заглушил в себе природный дар воображения, а, развив его, пользовался им постоянно. Наблюдая за возбужденными женщинами, он понял, насколько важны для любовных отношений фантазия и изобретательность. Ему нравилось играть роль Ретта Батлера, Льюиса Кэрролла, Петруч-чио, создавать ситуации, в которых он и его партнерша оказывались в положении хозяина и рабыни, доктора и медсестры, викария и девочки из церковного хора, учителя и школьницы.

Особенно привлекал Адам женщин, которым нравилось воображать себя жертвой неотразимого, волевого мужчины, берущего их силой: они находили в этом какое-то оправдание своему детскому чувству вины и порочным эротическим грезам. Добившись абсолютного доверия партнерши, Адам давал волю своей изобретательности, что еще больше возбуждало его жертву и полностью отдавало его власти.

Поэтому, с какими бы собственными сексуальными желаниями не входили женщины в просторную спальню Адама, уходили они, как правило, измученные от наслаждения, ослепленные, влюбленные без памяти. Лишь немногие избегали подобной участи.

Однако Аннабел сейчас, лежа в постели Адама, была далека от этого. Адам вышел на минуту в ванную и вернулся, неся толстые белые махровые полотенца. Глядя на его обнаженное мускулистое тело, на темную полоску волос, спускающуюся от шеи до низа живота, она подумала: о Господи, он собирается устроить мне сеанс массажа!

Значит, раньше, чем через час, ей отсюда не выйти…

Взяв узорчатый стеклянный флакончик детского масла, Адам налил немного себе на ладонь.

В спальне было темно и тихо: лишь лились мягкие звуки „Туонельского лебедя". Слушая Сибелиуса, Аннабел всегда испытывала ощущение, что находится в маленькой, уютной хижине среди безмолвного заснеженного леса: вокруг тишина и покой, и только издалека, откуда-то из-за горизонта, едва слышно доносится вой голодных волков.

Перевернув ее лицом вниз, Адам начал медленно поглаживать намасленными ладонями ее тело, дюйм за дюймом, сильными и уверенными, но ловкими движениями, никогда не причинявшими боли.

Не разжимая пальцев, всей поверхностью рук Адам массировал ее тело; одно движение плавно переходило в другое, и все они вместе были как бы одним непрерывным теплым прикосновением, обволакивающим всю ее. Не произнося ни слова, он переходил с одной части тела на другую – в том же ритме, с одним и тем же нажимом, неукоснительно повторяя каждое движение три раза. И тело Аннабел под его руками становилось мягким и гладким, как атлас. Она почувствовала, что глаза ее закрываются сами собой, все мысли уносятся в какие-то неведомые дали. Ладони Адама скользили все выше, выше…

Вдруг она ощутила прикосновение его языка к спине. Нежно касаясь кожи, он двигался вдоль позвоночника вверх… вниз… и снова вверх…

– Тебе лучше?

Голос Адама был таким же ласкающим, как движение его рун. Мягко раздвинув бедра Аннабел, Адам начал поглаживать их – сначала ладонями, потом языком. Он перевернул Аннабел на спину, и она вся затрепетала от наслаждения, когда его губы коснулись ее груди. Она тяжело дышала, хватая ртом воздух, как после долгого бега.

Адам наклонился над ней, и его теплое дыхание коснулось ее губ прежде, чем это сделали его губы, а потом и язык: влажный, мягкий, он нежно, но настойчиво раздвинул ее губы и проник дальше. Аннабел негромко застонала. Адам не просто играл на ней, как на скрипке, – казалось, вся струнная группа оркестра филармонии играет арпеджио на каждой трепещущей клеточке ее тела: вверх – вниз, вверх – вниз, без остановки, без передышки.