Им не удалось найти тела всех членов экспедиции, поэтому даже после возвращения Мак-Клинтока оставалась надежда, что кто-то сумел уцелеть. Энни захлопнула книгу. «Почему я не догадалась расспросить миссис Куллен о том, как погибла моя мама, – подумала она. – Разве не могло случиться так, что кто-нибудь из них все-таки выжил?»

Надо верить, как верила и до сих пор верит Джейн Франклин, что, несмотря на все случившееся, погибли не все. Хотя бы один человек остался в живых.

– Их башмаки, – сказала Энни, возвращая Эльдону прочитанные книги. – Это так ужасно, сэр, и поэтому так легко себе представить.

– Какие такие башмаки? – спросил Эльдон, сидя напротив Энни и разливая чай по чашкам. Их беседам о прочитанном он придал характер некоего ритуала.

– Их промороженные башмаки, – пояснила Энни, заметив, что молока в маленьком молочнике хватит как раз на две чашки чая, не больше.

– Каждое утро Франклин и его люди были вынуждены надевать обувь, которая за день промерзала насквозь. Плохо, когда ноги мерзнут, но надевать ледяную обувь – просто ужасно.

Энни отхлебнула чаю. Какое странное мероприятие – эта беседа! Они оба несколько взволнованы. «Но, – отметила она про себя, ставя чашку на стол, – приятно взволнованы».

– О, промерзшие ботинки! – воскликнул Эльдон.

Он бросил на Энни взгляд, полный признательности за то, что она подметила эту деталь – одну из тех, которая была важна и для него самого. За все время их брака Изабель ни разу не поинтересовалась, что и о чем он читает.

– А знаешь, ведь Франклина, когда он вернулся после первой экспедиции, так и прозвали – Человек, который съел свои башмаки. На улицах на него показывали пальцами и говорили: «Вон идет тот, который съел свои башмаки».

– Правда? – Энни чуть было не хихикнула, но сдержалась.

Какой приятный и легкий в общении человек мистер Дашелл! Все, что требуется от Энни, – это прихлебывать чай и рассуждать о «промерзших ботинках». И ему уже приятно.

А вот миссис Дашелл – человек сложный. Эта мысль пришла Энни в голову однажды, когда она помогала ей развешивать фотографии для просушки. Изабель нетерпелива, легко раздражается, всегда считает себя правой, а иногда может позволить себе быть резкой. Она может наскочить на Энни и закричать: «Уйди с дороги!» – хотя сама виновата, что бежит, не глядя по сторонам. А мистер Дашелл в таком случае первый извинится и, разволновавшись, обязательно что-нибудь уронит.

Но Энни тянуло именно к Изабель. Несмотря на милый характер мистера Дашелла, Энни восхищалась Изабель и стремилась ей подражать. Почище героини иного романа Изабель могла бы взять в свои руки судьбы мира, и для Энни было счастьем находиться с ней рядом в старом застекленном курятнике. Даже когда Изабель ворчала на нее или на что-то жаловалась, Энни думала, что места лучшего, чем это, не может быть нигде. А когда Изабель показывала ей свежую работу, изображавшую Энни в образе Веры, взгляд ее был полон такого чувства, что Энни готова была простить ей все на свете.

Перед самым Рождеством кухарка наконец решилась сняться для визиток – Уилкс должен был отвезти ее в ближний городок к местному фотографу. Кухарка в последний раз повернулась перед Энни и Тэсс, давая им оглядеть себя со всех сторон, пока Уилкс закладывал пролетку.

В конце концов кухарка решила облачиться в свой воскресный выходной наряд. «Как забавно! – подумала Энни, наблюдая, как та в сотый раз поправляет чепец. – И как странно, что порой, стараясь представить себя с выигрышной стороны, как раз именно вследствие этого показываешь себя с неприглядной». Кухарка передвигалась по кухне осторожно, боясь за что-нибудь случайно зацепиться и испачкать свой выходной наряд.

– Как я выгляжу? – спросила она в последний раз.

– Очень хорошо, миссис, – произнесла Тэсс, но Энни в ответ могла только кивнуть, так как грусть затворила ей уста.

Все лето и осень их кухарка тщательно готовилась к этому торжественному моменту. И вот сейчас эта заурядная, дерганая, безвкусно одетая и вообще малопривлекательная женщина, облачившись в свой лучший наряд, хранившийся в сундуке так долго, что успел давно уже выйти из моды, пытаясь казаться не тем, что она есть, еще больше подчеркивала свои недостатки. Энни вспомнила фотографию, которую держала вместе с Библией под подушкой, – Изабель в образе Сапфо. Значительный, уверенный взгляд Изабель в этот момент. Вот чего Энни могла бы от всего сердца пожелать кухарке сейчас, стоя у кухонного стола.

Снаружи послышалось ржание коня и стук колес. Кухарка, помахав им на прощание, вышла за дверь.

Вернувшись домой, кухарка казалась немногословной.

– Все прошло гладко, – только и сказала она перед тем, как пойти переодеться.

Позже, за чашкой чая, она призналась Энни, насколько процедура фотографирования разочаровала ее.

– Там была очередь, – сказала кухарка. – В холле не было свободных мест, и мне пришлось ждать на лестнице.

– Рождество, – ответила Энни. – Все хотят сфотографироваться.

– Вот и я ждала там почти до самого Рождества, – проворчала кухарка. – Но хуже всего, что, когда я наконец дождалась, у него для меня оказалось ровно три минуты. Ему было все равно, как я стою, – он ничего мне не советовал. Он только хотел побыстрее закончить со мной и заняться следующей пропащей душой.

«Ну, это тебе не Изабель!» – подумала, Энни. Кухарка, видимо, воображала, что на нее там потратят столько же времени, сколько Изабель тратит на свои модели. Столько, сколько Изабель тратит на Энни.

Энни подняла глаза к потолку, словно чувствуя пальцы Изабель на своем подбородке, – так Изабель выверяла позу модели. Там, в стеклянной студии, Энни никогда не ощущала, что ее торопят или что про нее забыли. Там, в стеклянной студии, время или стояло неподвижно, или колебалось, как маятник.

Кухарка торжественно, словно исполняя некий долг, вручила Тэсс и Энни по одной фотографии своей персоны. Кухарка была недовольна тем, как она получилась: выпрямленная спина, нелепая поза.

– Словно аршин проглотила, – сказала она, вручая карточку Энни. – Но мне больше нечего подарить тебе на Рождество.

– Замечательная карточка, миссис, спасибо, – сказала Энни.

Это была заведомая неправда. Но ей было жаль кухарку и хотелось сказать ей что-нибудь хорошее.

– Ладно уж врать-то, – махнула рукой кухарка.

Энни не знала, что делать с кухаркиной фотографией – слишком уж грустные мысли она навевала. Наконец она спрятала ее под кипу белья в выдвижном ящике шкафа – всегда можно будет оправдаться, что так фотография будет целее.

Энни подарила кухарке на Рождество конфеты. Она долго не могла решить, что подарить Тэсс, думала купить что-нибудь для младенца, но решила, что на это Тэсс только разозлится. Не придумав ничего лучшего, она предложила Тэсс помогать ей в прачечной, так как той было уже трудно наклоняться над корытом.

Она сделала это в рождественский вечер, когда они обе уже лежали в постелях. Сначала Энни подумала, что Тэсс не слышит, и хотела уже повторить свои слова погромче. Но Тэсс услышала.

– Хорошо, – отозвалась Тэсс, и по ее интонации чувствовалось, что она приятно удивлена. – Таким подарком не грех и воспользоваться, Энни Фелан.

Ответного подарка Энни от Тэсс не ждала, так как знала, что Тэсс на самом деле не любит ее. Тем приятнее ей было, проснувшись рождественским утром, обнаружить в изножье своей постели венок из остролиста, повешенный Тэсс. После того как Тэсс оделась и ушла, Энни торопливо помолилась, затем оделась сама и спустилась в кухню.

Подарки от хозяев состояли из отреза ткани на домашнее платье, двух монет достоинством в шиллинг и нескольких пирожных. Супруги Дашелл отбыли на праздничный обед к соседям Хиллам, так что у прислуги был сегодня выходной. Кухарка зажарила небольшую индейку и достала из кладовой несколько бутылок самодельного вина из крыжовника.

Уилкс тоже обедал с ними, но они с Тэсс почти не разговаривали. Тэсс казалась совсем несчастной и все время сидела, уткнувшись в свою тарелку.