– Сними меня, – сказала она.

– Как кого? – серьезно спросила Изабель.

– Как меня, – слегка наклонив голову, Энни посмотрела на Изабель с лукавой улыбкой.

Ни слова не говоря, Изабель выбрала свежую пластинку, привычно облила ее коллодиумом, погрузила в нитрат серебра и заложила кассету в камеру. Энни встала перед камерой в выбранной ею самой позе.

«Только не уходи, – думала Изабель, настраивая объектив. – Ведь я не могу потерять еще и тебя».

Был солнечный весенний день, очень подходящий для съемки, – сегодня все получится необыкновенно ярко и отчетливо. Ясный и чистый день, когда отошли прочь прежние тревоги, когда в самый раз хотеть, надеяться и все начинать сначала.

– Отлично! – уважительно произнесла Изабель из-за камеры. – Ты теперь выглядишь словно героиня, спасительница.

Больше не было автора и исполнителя, фотографа и модели, ведущего и ведомого – в создании нынешнего образа их роли стали равнозначны.

«Сначала я была благодарна тебе за одно то, что ты замечала меня, – думала Энни. – А теперь ты не хочешь вспоминать о той ночи, когда я поцеловала тебя, а ты в ответ поцеловала меня, там, в комнате, полной вещей твоих мертвых детей, – ты хотела, чтобы этого не было, и теперь этого как не было. Пусть это будет вычеркнуто из твоей и моей жизни. Пусть будет так – ибо ты так хотела. Но сегодня, сейчас, этот миг, когда здесь не стало больше хозяйки и слуги, ведущего и ведомого, – этот миг навсегда останется со мной. Сегодня я начинаю писать свою жизнь с чистого листа. И через несколько дней я оставлю, тебя – мне надо наконец отыскать мою семью».

– Я готова, Изабель, – сказала Энни, подняв голову.

Это было то, чего она всегда боялась: что она никогда не сможет, вопреки всем стараниям, запечатлеть жизнь такой, как она есть. Вот почему все ее работы – не жизнь сама по себе, а то, что остается после, когда сама жизнь уже прошла.

Как печаль.

Как надежда.

Как любовь.

Но сама жизнь, как миг падения, слишком быстра и коротка и потому неуловима.