Штааль попросил карту и поставил сразу всё, что имел. По намеченному им плану игры надо было ставить на одну карту никак не более трети остающихся денег. Но он и не вспомнил о своём плане. «Будет девятка червей. Хочу, чтоб выпала девятка червей!» – сказал мысленно Штааль. Он в эту минуту был совершенно уверен, что девятка червей ему и достанется. Банкомёт равнодушно метал карты белой длинной рукой, в запылённой снизу, белоснежной наверху, кружевной манжете. Штааль открыл девятку бубён.

– Neuf d'emblee![246] – вскрикнул он.

– Вы двести пять изволили поставить? – не то просто указал, не то спросил банкомёт ровным, бесстрастным голосом. Штааль кивнул головой. Банкомёт отсчитал ему шестьсот пятнадцать рублей. Штааль схватил мерку, наполнил её золотом и поставил на карту, но ему показалось мало. Он высыпал золото и наполнил стакан вторично.

– Всё, всё идёт, – почти задыхаясь, пояснил он. «Теперь выпадет… – он хотел дать новый заказ фортуне, но не дал, смертельно боясь ошибиться. – Всё равно, что бы ни выпало, одно верно: я выиграю!..» Банкомёт метал. «Je m'y tiens…», «Carte, s'il vous plait…», «И мне карточку…», «Creve…»[247] – говорили понтёры спокойными голосами, подделываясь под бесстрастную манеру знаменитого игрока. Игрок, сидевший на краю стола, встретился глазами с банкомётом и вдруг опрокинул свой бокал. Пока лакей вытирал полотенцем разлившееся по столу шампанское, банкомёт не сдавал карт, сложив на сукне колоду. Очередь дошла до Штааля. Он опять выиграл, поставил ещё три мерки и выиграл снова. Какой-то старичок, вертевшийся вокруг стола, подошёл к Штаалю и негромко спросил, позванивая золотом в длинном вязаном кошельке:

– В моти желаете?

Штааль смотрел на него с изумлением.

– Что? Яснее говорите! – закричал он.

Старичок испуганно отшатнулся.

– Извольте видеть, они предлагают вам играть в доле, a moitie, – пояснил холодно банкомёт.

– Не надо, – прошипел яростно Штааль. – Не надо мне никого! – Он чуть не бросил «дурака» этому старику, который хотел выманить у него половину подарка фортуны. Лакей приблизился к Штаалю и почтительно предложил подать шампанского. Штааль злобно замотал головой. «Надо сохранить всю ясность ума. Ещё могут подпоить… Не в никитишны дуемся…»

Игра продолжалась.

Банкомёт проиграл то, что назначил в этот день на случай проигрыша. Он равнодушно встал и велел лакею принести порцию ветчины. Никто из понтёров не торопился брать банк. Этому новичку слишком бешено везло. Банк достался Штаалю. Игроки понтировали против него без одушевления. Старый банкомёт, закусывая рядом за столиком, следил за игрой. Ему было интересно, как будет метать этот клоп. «Не шулер ли всё-таки?» – спросил он себя с любопытством. Наряду с шулерами обычного благообразно-величавого типа ему изредка попадались шулера пылкие, выезжавшие на энтузиазме и на восторженности. После первых же двух талий он удостоверился, что первоначальное его предположение было правильно и что новый гость не шулер, а ф а т ю й, который не имеет представления об игре и через неделю заложит часы с цепочкой у старичка, а то продаст выигравшему партнёру любовницу или жену, – как Салтыков проиграл Пассеку свою Марью Сергеевну. Банкомёт подозвал лакея, расплатился и, уезжая из игорного дома, подошёл к Штаалю. Он щеголял перед самим собой тем, что почти всегда говорил прямо противоположное своим действительным мыслям.

– Прекрасно изволите играть, сударь, – сказал он. – Предсказываю вам: самого Кашталинского затмите. Рад буду завтра сразиться снова. Вы мне должны реваншем.

– Да что ваш Кашталинский! – вскрикнул Штааль. – Плевать мне на вашего Кашталинского!..

– Изъезженному коню навоз возить… Очень буду рад сразиться, – повторил с усмешкой банкомёт и, ни с кем не раскланиваясь, вышел из комнаты.

Штааль загребал золото. Понтёры один за другим покидали стол, пожимая плечами. Он едко, по-актёрски, хохотал им вслед, стараясь, чтобы смех его звучал возможно презрительней.

В одиннадцатом часу последние три игрока перешли от него к столу, за которым играли в банк. Штааль швырнул колоду на стол так, что часть карт упала на пол, и сгрёб в карман последние золотые монеты. Лакей сбегал куда-то сломя голову, принёс шинель и почтительно ему подал. Штааль тут же обещал принять его к себе на службу и для начала сунул ему несколько золотых монет: сначала он дал три монеты, потом подумал и добавил ещё две. Лакей, чуть поддерживая барина, проводил его через ворота и усадил на извозчика. Штааль хотел дать на чай ещё и за это, но трудно было лезть в карман за деньгами. Он протянул лакею руку, которую тот поцеловал два раза.

– Холуй! – закричал яростно Штааль. – Сейчас дай руку!.. Все люди равны… Мерзавец!..

Извозчик, боясь встречи с полицией, поспешно довёз Штааля и помог ему добраться до квартиры. Штааль дал ему немного мелочи, нашедшейся в кармане шинели, и затопал ногами в ответ на его разочарованное бормотание.

Штааль открыл дверь своей квартиры и засветил в кабинете и спальной все свечи, которые у него были. Он презрительно засмеялся, увидев свою рыжеватую мебель, кровать с продранным одеялом, полку с коллекцией дрянных табакерок. В счастливом изнеможении он упал в кресло перед столом и так сидел минуты две, откинувшись головой на спинку кресла. Затем он вскочил с изумлением, вспомнив, что до сих пор не сосчитал выигранных денег. Он горстями стал высыпать золото на стол. С ростом сверкавшей близ свежей кучи всё росло его счастье. Штааль стал считать и насчитал двадцать тысяч сто сорок рублей. Это очень его поразило: он был уверен, что выиграл гораздо больше. Вдруг он с ужасом подумал, что шторы не спущены: стол стоял у окна, и из второго этажа противоположного дома видно было то, что делалось в его квартире. Он быстро задул свечи на столе и, перегнувшись через стол, закрывая золото грудью, припал лицом к стеклу. В противоположном доме, как во всех домах, выходивших на улицу, свет был погашен с девяти часов. Штааль немного успокоился (хоть могли подглядывать и из тёмной комнаты), опустил шторы, плотно пригнал их концы к подоконнику и положил краем на бахрому штор «Французскую Революцию» Христофа Гиртаннера. Затем он снова стал считать деньги, раскладывая их столбиками, и насчитал двадцать тысяч сто семьдесят рублей. Расхождение в цифрах крайне его расстроило. В груде золота оказалось вдобавок несколько английских монет – эти монеты, которыми расплачивалось за поставки британское правительство, ходили в России после кампании 1799 года. Штааль принялся считать наново, решив принять каждую английскую монету за десять золотых рублей. Вышло опять двадцать тысяч сто семьдесят рублей.

«Куда же деть всё это, украдут мошенники!» – подумал Штааль. Он открыл средний ящик стола и стал выбрасывать на пол всё, что там находилось: сургуч, нетронутые гусиные перья, пакеты, перевязанные разноцветными ленточками, – это были п и с ь м а ж е н щ и н. Штааль вытащил ящик из стола и повернул его дном вверх. На пол посыпались кусочки сургуча, сор, запахло пылью. Он вдвинул снова ящик и принялся сбрасывать в него золото. Столбики рассыпались и со звоном падали в ящик. Штааль запер ящик на два поворота ключа, подсунул руку под стол и попробовал – ящик не поддавался.

«Что же теперь делать? – подумал он взволнованно. Выйду в отставку?.. Довольно лямку тянул, абшит, поживу теперь в своё удовольствие… Жаль, за границу не пускают. Да, что людям сказать? Сказать, что получил наследство? Нет, не поверят: все знают, что не от кого… Да и в игрецком долге меня видели – ведь сразу разнесут по городу, подлецы!.. Но отчего же не сказать правды? Или честные люди не выигрывают денег? Семён Гаврилович сотни тысяч выигрывал (он опять почувствовал нежность к своему воспитателю). А Меллисино? А Пален? Разве он не ставит на карту десятки тысяч?.. Правда, они все богаты, а я был бедняк… Да плевать мне на то, что люди скажут! – воскликнул Штааль. – Не для людей жить, а для себя… Но что же теперь делать? Имение купить, что ли? Говорят, Шклов продаётся после смерти Семёна Гавриловича…»