– А что ж тот старичок, профессор Кант? – спросил Штааль, не без труда подыскивая тему для разговора.
Фройлейн Гертруда благодарно ему улыбнулась: Кант навсегда был для неё связан с воспоминанием о поцелуе Штааля и, вероятно, не существовал вне этого воспоминания. Фройлейн Гертруда ничего о нём не знала – ей редко писали из Кенигсберга. Она предполагала, что Кант давно умер, так как он был очень стар и дряхл. Она грустно улыбалась, вспоминая о Канте: старик так хотел выдать её замуж.
– Да., да… Ну а чиновник, что же было с чиновником? – спросил Штааль. Фройлейн Гертруда приписала его вопрос ревности, виновато улыбнулась и, оглянувшись на девку, слегка потрепала Штааля по руке.
– Bubi, das geht Dich nicht an,[195] – кокетливо сказала она – и вдруг поспешно встала. У калитки остановилась коляска. В сад вошла дама, за ней вприпрыжку вбежал нарядный господин. Он что-то весело кричал. Сидевший к ним спиною Штааль ещё прежде, чем сообразил, кому именно принадлежит этот знакомый голос, почувствовал, что случилась большая неприятность. «Ein sehr anstandiger Herr aus Petersburg»,[196] – быстро сказала вполголоса фройлейн Гертруда и поплыла к двери с самой приветливой улыбкой на лице. В столовую вошла Настенька в сопровождении Иванчука. Штааль проглотил восклицание досады. Он встал и очень принуждённо поклонился, не только не скрывая, но даже подчёркивая свою досаду. Настенька побледнела, слегка кивнула головой, оглянулась на Иванчука и закашлялась, хоть нарочно, но так, что у неё на глазах показались слёзы. Смутился несколько и Иванчук, и даже фройлейн Гертруда почувствовала, с любопытством и с инстинктивным неприятным чувством, что произошла какая-то неудачная встреча.
– Вот не думал, что т е б я здесь увижу, – сухо сказал Штааль, здороваясь с Иванчуком и предоставляя своему приятелю инициативу дальнейшего – сводить ли его с Настенькой или нет. Именно этот сердитый тон успокоил Иванчука и вернул ему его обычную самоуверенность. Он изобразил радость от встречи, великодушно пожал руку Штаалю и подвёл его к Настеньке с видом полководца, начинающего сражение, которое оказалось срочно необходимым. При этом самоуверенность почему-то так вдруг в н/м разлилась, что он чуть-чуть не спросил: «Ведь вы знакомы?..» Однако удержался вовремя и проговорил неопределённо-шутливым тоном:
– Кель ранконтр![197].. Вот и он.
Настенька протянула руку. Штааль спросил себя, целовать ли её или только пожать. Он поцеловал руку Настеньки, больше назло Иванчуку, великодушно-самоуверенный тон которого сразу его раздражил.
– Ach, die Herrschaften sind aus Petersburg bekannt, aber naturlich![198] – восторженно защебетала фройлейн Гертруда. Её болтовня смягчила неловкость первых минут. Она заговорила одновременно с Иванчуком и Штаалем по-немецки, а с Настенькой (с принуждённо-нежной улыбкой) на русско-польско-немецком наречии. Иванчука она называла Herr Staatsrat, Настеньку же – Frau Direktor.[199] Фройлейн Гертруда этим тонко подчёркивала, правда в очень почтительной форме, что хоть закрывает глаза, однако не считает их мужем и женой. Собственно, звание Frau Direktor Настенька, очевидно, могла иметь, в чьём бы то ни было представлении, только как жена Иванчука. Но если б она действительно была его женою, фройлейн Гертруда называла бы её Frau Staatsrat, по тому званию, которое она давала мужу. Настенька же ничего этого не понимала и лишь робела, почему-то связывая это наименование с особой директора петербургской театральной труппы, с которым у неё никогда ничего такого не было. Почтительность фройлейн Гертруды в отношении Иванчука ещё более раздражила Штааля. Он знал скупость своего приятеля и не мог понять, почему его всегда принимают с особым почётом. Штааль с болью почувствовал, что неожиданное появление этой пары мгновенно вернуло его в тот тоскливый мир беспредметной злобы, отвращения от людей, глухой борьбы ни за что, в котором он жил в Петербурге после похода. Он за время путешествия, в обществе милого ему де Бальмена, отвык от этого мира и отдохнул душою.
– Die Herrschaften speisen zusammen?[200] – вскользь осведомилась фройлейн Гертруда. Хоть никто ей не ответил на этот прямой вопрос, она сорвалась с места, поплыла к столу, стоявшему у среднего окна (этот лучший стол предназначался для Иванчука и Настеньки), поставила третий прибор и отправилась распоряжаться по хозяйству. С её уходом наступило недолгое молчание. Затем Штааль не совсем кстати рассказал, что целый день бегает по делам высунув язык, что он остановился было в нижнем городе, но переехал сюда по совету одного чиновника. Ему хотелось яснее удостоверить, что уж он-то никак не искал с ними встречи.
Иванчук великодушно прервал его объяснения:
– Да что ты! Мы очень рады.
Эти слова «да что ты», сказанные в самых лучших намерениях Иванчуком, снова смутили Настеньку и ещё более раздражили Штааля.
– И вообразите, нашёл здесь приятельницу, – сказал он, обращаясь к Настеньке. Он рассказал свою кенигсбергскую историю с фройлейн Гертрудой. Историю эту и Настенька, и Иванчук в своё время слышали неоднократно. Узнав, что хозяйка гостиницы была та самая фройлейн Гертруда, Иванчук покатился со смеху в самом искреннем изумлении.
– Ну и ле монд э пти же![201] – решительно сказал он. – Правду говорят люди…
Настенька очень непохоже изобразила на лице снисходительную улыбку. Штааль немного колебался, рассказывать ли дальше.
– Нет, каков! А ещё жалуется, что на неделю задержали бумагу, – воскликнул радостно Иванчук. – Вот и доведи амуры до конца!
Ответ напрашивался сам собою.
– Уже довёл, – со скромной улыбкой сказал Штааль, искоса поглядывая на Настеньку, и в деликатных выражениях сообщил о том, что было. Настенька улыбалась ещё старательнее. Иванчук хохотал в восхищении. Он уже почти искренне радовался встрече с Штаалем – так всё хорошо сошло.
– Нет, этакий красивец! – говорил он со смехом. – Этакий красивец! – Словом «красивец» Иванчук давал понять Штаалю (и в особенности Настеньке), что никак не считает его красавцем и к тому же не придаёт никакого значения мужской красоте. – Только вот что, ты поспеши: ведь мы увозим твою Гертрудку.
– Как так?
Тут Иванчук немного заторопился. Из не совсем ясных его слов выходило, что фройлейн Гертруда сводит его с «факторами»,[202] по одному небольшому дельцу, и что они завтра с утра ненадолго уезжают втроём, – надо осмотреть одно именьице, – клочок земли, – которое ему, Иванчуку, поручил купить один его приятель (Настенька покраснела). Несколько позже от самой фройлейн Гертруды Штааль узнал, что именно она в качестве посредницы и устраивала покупку именьица. Фройлейн Гертруда не без успеха занималась в Киеве коммерческими делами.
– Ты, разумеется, с нами обедаешь? – быстро спросил Иванчук, переводя разговор на другой предмет.
– Какой же обед, я только что кофий пил.
– Вздор, вздор, здесь рано обедают. И ляпети в путешествии виен ан манжан.[203]
