– Мне трудно ответить. – Мадина улыбнулась немного виновато. – Наверное, любила. Но не работу, а как-то… Свое состояние.
Она подумала, что слова ее прозвучали неясно, и ожидала, что Елена Андреевна примется расспрашивать, что она имеет в виду. Но та расспрашивать ни о чем не стала. Что главное в Елене Андреевне, что такое вообще эта женщина – понять этого Мадина не могла. В естественности всей ее натуры было что-то скользящее, ускользающее.
Пока они разговаривали о библиотеке в Куйбышеве и о Мадининой работе, Альгердас отбирал книги, которые хотел взять с собой.
Мадина поблагодарила Елену Андреевну, встала из-за стола и ушла к нему в комнату. Он брал книги с полок и складывал их в стопку на низеньком журнальном столике. Верхним в стопке лежал томик Канта – «Критика чистого разума». Мадина взяла его в руки, полистала, улыбнулась.
– Ты почему смеешься? – спросил Альгердас.
– Так. Радуюсь.
– Чему? – удивился он.
– Совпадению. Я Канта люблю. И ни одного человека на свете еще не встречала, который его тоже любил бы. Не к экзамену в институте готовился, а просто так читал бы. А я всегда думала: это же так красиво, что он звездное небо с человеческой душой сравнил. И мне сами эти слова так нравились: чистый разум… Очень красиво и точно. Видишь, теперь ты сам смеешься! – заметила она Альгердасову улыбку.
– Я не смеюсь. – Улыбка светилась у него в глазах. – Я тоже его люблю. Видишь, перечитываю. Я, знаешь, даже думал: вот бы фильм такой снять, про чистый разум. Только не представляю пока, как этот чистый разум показать. Здесь какой-то очень сильный образ нужен.
Мадина быстро прижалась щекой к его плечу, зажмурилась на секунду. Потом открыла глаза и спросила:
– А еще какие книги возьмешь?
– Я сразу помногу стараюсь не брать, – ответил он.
– Почему? – спросила Мадина.
– Страшноватые получаются зияния. – Он кивнул на пустоты, образовавшиеся на полках. – Может, конечно, и глупости, но мне не по себе становится, когда книг на полках не хватает. Как будто кто-нибудь умер.
Мадина успокаивающе сжала его руку. Обед был окончен. Книги отобраны. Можно было уходить.
Елена Андреевна простилась с ней, по видимости, сердечно, но утверждать это с уверенностью Мадина не могла. Спрашивать же у Альгердаса: «Как ты думаешь, я понравилась твоей маме?» – казалось ей глупым. Да и не похоже было, что он привел ее сюда для того, чтобы она понравилась или не понравилась Елене Андреевне. А для чего он ее сюда привел? Мадина не знала.
Она ни о чем его не расспрашивала, идя по вечерней Таганке вдоль тихих в воскресный день дворов, вдоль голых, с резкими темными ветками деревьев, вдоль простых домов с давно не штукатуренными стенами. Пошел снег. Он был тяжелый, мокрый и не задерживался на ветках.
– А почему ты сказала, что любила не работу, а свое состояние? – спросил Альгердас.
Его вопрос был неожиданным. Мадина не думала, что из комнаты, да еще поглощенный книгами, он слышал ее разговор с Еленой Андреевной.
– Потому что так и было, – ответила она. – Я не очень похожа на библиотекаря.
– Это да, – кивнул Альгердас. – Ты слишком красивая.
– Разве? – удивилась Мадина. – Не знаю. Но это и совсем ни при чем. У нас Наташа Рязанцева из читального зала в сто раз красивее, чем я. Просто библиотекари, как правило, очень активные. Конференции проводят, клубы по интересам организуют, встречи всякие. Что они свою работу любят, это сразу видно. А Наташа, знаешь, – вдруг вспомнила она, – даже семью одну восстановила.
– Это как? – улыбнулся Альгердас.
– Довольно неожиданно. Через книги. К нам вдруг стал ходить мужчина, Никитиного примерно возраста. Ходит, газеты читает, журналы – все вечера в читальном зале сидит. А это ведь необычно. Мужчины в расцвете лет вообще редко в библиотеку ходят, а тем более так подолгу в читальном зале не сидят. Ну, Наташа его и разговорила потихоньку. Оказалось, от него жена ушла. То ли другого полюбила, то ли еще какая-то глупость среднего возраста с ней приключилась. Ушла и дочку четырнадцатилетнюю с собой забрала. Вот как раз жену его мы отлично знали, она к нам раньше часто ходила, а стала редко. Он все книжки про холотропные модели сознания искал, – улыбнулась Мадина. – Думал, что ему готовые модели помогут. Вообще, очень его было жалко, он совсем растерялся. И Наташа стала ему и его жене одни и те же книги подсовывать. Чтобы они про одно и то же думали и одинаково чувствовали.
– Ну да! – не поверил Альгердас. – Думаешь, люди чувствуют то, о чем читают?
– Может, и не совсем то, но в их случае это сработало. Его исключительно философия интересовала, и жена его тоже философией увлеклась. Правда, Наташа с ними и разговаривала ведь еще, и подолгу. Не смейся, – сказала Мадина, заметив, что он улыбнулся. – Ведь помогло же!
– Что, жена к нему вернулась?
– Представь себе. Сначала стала чаще к нам ходить, книжки брать. Хайдеггера прочитала. Потом они в читальном зале встретились. Потом еще раз, и еще… И она к нему вернулась.
– И что? – спросил Альгердас.
– Пришли в воскресенье все втроем, с дочкой. Он сиял, как медный тазик. Взял детектив, жена любовный роман, а девочка «Гарри Поттера».
Альгердас расхохотался.
– И настал конец философии! – сказал он.
– Да. – Мадина улыбнулась тоже. – Ну и пусть.
– Я понял, что ты имела в виду. – Он смотрел на нее светлыми, как летящий над его головой снег, глазами. – Тебя в самом деле трудно представить в таком качестве.
– В каком? – не поняла Мадина.
– В таком… Просветительском. Трогательном и примитивном. Ты сложнее. То есть в тебе простота и сложность очень необычно переплетены.
Мадина почувствовала, что у нее розовеют щеки. Это не было банальным комплиментом. Это значило, что Альгердасу не все равно, что она такое, значило, что ему важно происходящее у нее в душе, что его отношение к ней глубоко и серьезно… Очень много это значило!
Она смотрела в его глаза и задыхалась от растерянности. И от растерянности же вдруг спросила:
– А почему твой папа рано умер?
Альгердас не удивился ее вопросу.
– Погиб, – ответил он. – Неожиданно.
– Но разве этого вообще можно ожидать?
– Ну, бывают же профессии, от которых всего можно ожидать. Моряк-подводник, что ли. А он был просто художник-оформитель. Афиши рисовал в Кинотеатре повторного фильма. У Никитских Ворот. Шел вечером домой, а во дворе была драка.
– Но зачем же он в нее ввязался! – воскликнула Мадина.
В том, как Альгердас это рассказывал, не было ничего особенного – никакого сильного выражения чувств. Но было что-то сильнее силы, и это ее взволновало.
– Да это, в общем, и не драка была. Девчонку за гаражи тащили, за те, которые справа от подъезда, может, ты обратила внимание, они и сейчас там стоят. Мужиков трое было, и один ей рот зажал, чтобы не кричала: тогда ведь люди на крик еще реагировали, из дома могли выбежать. Так что кричать она не могла. Отец, наверное, сам догадался, что происходит. Вот и ввязался.
– И… что? – чуть слышно спросила Мадина.
– Ножом в живот ударили. Почти сразу умер.
– Он, наверное, смелый человек был… – медленно проговорила она.
– Не знаю. Мама говорит, никакой особенной смелости она в нем не замечала. Я, знаешь, тоже думаю, тут дело не в смелости.
– А в чем?
– Ну, в том… В том, что ты вообще есть. Что ты сделаешь сразу, не думая. Если начнешь думать, рассуждать, то тогда уже важно, смелый ты или нет. А если сразу – это не имеет значения. То есть что-то другое имеет значение.
Он замолчал.
– Я тебя люблю, Алька, – сказала Мадина, глядя в его глаза, похожие на летящий вдоль неба снег.
Глава 9
В Бегичеве всегда было тихо, а теперь, зимой, эта тишина стала просто всеобъемлющей. Поселок утопал в снегах так глубоко и полно, будто находился не в трех часах езды от Москвы, а где-нибудь в бескрайних просторах Сибири.