Болеслав подошёл к своей машине и распахнул дверцу.

– Моника! – позвал я.

– Что? – она с готовностью соскочила с качелей.

– Мы собираемся на прогулку.

Она вприпрыжку подбежала ко мне. Яркое солнце било ей в лицо.

– Ты довольна?

– Даже счастлива, – ответила она, – хотя знаю, что через несколько дней расстанусь с тобой.

Она поцеловала меня, взяла за руку и потянула к машине. Пальцы у неё были горячие и сухие. Она тряхнула головой, рассыпав копну чёрных волос по плечам, и лучистыми глазами посмотрела на меня сквозь густую прядь.

– Мы куда-нибудь едем? – спросил Павел, продолжая сидеть на стуле.

В это мгновение раздался взрыв. Мне показалось, что воздух вскипел и окрасился в ядовитый жёлтый цвет. Огонь заклубился, вздулся пузырём, разросся и яростно метнулся в стороны. Автомобиль Болеслава оторвался от земли и в доли секунды разлетелся на куски. Горячая волна ударила меня в лицо, чёрные клочья металла прожужжали возле головы, как разъярённые осы, всё загудело, завыло. Меня перевернуло, яркое синее небо опрокинулось куда-то вниз, словно кусок оторвавшейся декорации. Я стукнулся головой о землю, и песок забил мне глаза.

Какое-то время я ничего не видел и не слышал. Затем в темноте возникли две прозрачные человеческие фигуры. Они быстро приблизились ко мне, совсем не шевелясь при этом. Я узнал своих родителей. Мать обняла меня, я ощутил её тёплые руки, хотя видел, что она не двигалась, контуры её проглядывавшегося насквозь тела оставались неизменными, как на рисунке. Потом меня обнял отец. Я услышал их голоса, мягкие, неземные, манящие. Не было в мире ничего красивее тех голосов. Они ощущались физически, как вибрация воздуха, как тугие колыхания пространства. Их голоса были живой плотью, они трогали меня, тянули к себе, убаюкивали…

– Я устал, – пожаловался я.

– Тебе только так кажется.

– Но я устал. Запутался, потерялся, – настаивал я, ласкаясь об их голоса.

– Люди не устают. Им только кажется так. Люди никогда не устают. Никто не устаёт. Человек выдумал усталость, чтобы оправдываться. Это такая игра. Это лишь способ получить время на раздумье.

– Странно. Мне кажется, что я не понимаю вас, не хочу понимать. Но чувствую, что это понимание уже давно во мне. Чувствую, что я давно всё решил.

– Мы рады, что ты уловил это состояние, – произнёс отец.

– Теперь мы уйдём, – сказала мать.

– Почему? Не оставляйте меня! Вы мне нужны! Не покидайте меня!

– Не тревожься. Мы всегда рядом. И не только мы. Все рядом. Все с тобой. Ты просто не понимаешь этого.

– У меня кружится голова. – Мои руки поднялись ко лбу. В лицо брызнул белый холодный свет, почувствовав острую резь в глазах, я попытался защититься от него.

– Очнулся…

Это зазвучал ещё чей-то голос. Родителей не было. Бархатный уют их присутствия исчез. Тело быстро налилось болезненной тяжестью. По плечам и шее расплылась мелкая гудящая дрожь.

– Открыл глаза…

Прислушавшись, я попытался расчленить голос на крупицы и снова собрать воедино, чтобы проанализировать, кому он принадлежит, но так и не сумел.

– Юрий, ты меня слышишь?

– Слышу, – мне с трудом удалось разлепить оплывшие губы. – Кто это?

– Это Миша. Ты не узнаёшь меня? Миша Соколов.

– Где?.. – Передо мной плавали мутные пятна. Лицо говорившего не удавалось разглядеть, но голос я узнал. – Где я?

– В больнице. Как ты?

– Херово… Устал… Хочу обратно…

– Обратно? Куда? Ты о чём?

– К маме…

Через несколько дней я уже спокойно разговаривал, хотя шевелился плохо. У меня было повреждено левое предплечье, порваны связки на руке. Всё остальное – разбитая голова, сотрясение мозга, ожоги и синяки по всему телу – можно было не принимать во внимание.

– Ты удачно отделался, – сказал Миша во время следующего своего визита.

– А что там произошло? Машина рванула?

– Да, была заложена бомба. Вдрызг разнесло. Трынчев погиб.

Тут у меня похолодело внутри. Я вспомнил горячие пальцы Моники.

– А Моника? Что с ней?

– Она в больнице, – на лице Соколова ничего не отразилось.

– Ранена?

– Да, в тяжёлом состоянии. До сих пор в реанимации. Врачи не могут пока ничего обещать.

– А Павел?

– Его слегка шибануло взрывной волной, но ничего страшного. Он уже дал показания в полиции и улетел в Москву. Скоро и к тебе придут с расспросами…

– Дай мне телефон, Миш, – попросил я. – Надо позвонить Тане…

– Я уже звонил ей, всё рассказал, успокоил.

– Спасибо, но я всё равно хочу позвонить. Ей нельзя волноваться, а я и так уж тут задержался… Дай телефон…

Через неделю меня вывезли в Москву.

Полётов поднялся на ноги довольно скоро. Дней через десять его выписали из больницы, и он даже вознамерился выйти на работу, но врачи категорически запретили. Требовалось время для полной реабилитации.

– Целый месяц отдыха, – сказал он Тане, не то удив лённо, не то раздосадованно.

– Ты чем-то не доволен?

– Не знаю. У меня странное чувство, – он сидел на краешке кровати и был похож на испуганного птенца, растрёпанного и насторожившегося.

– Объясни, – она устроилась рядышком, обняв его по-товарищески за шею.

– Будто кто-то даёт мне понять, что этот этап жизни завершён и что пора посвятить себя чему-то другому.

– Посвяти себя книгам, наконец!

Юрий посмотрел на неё. Таня выглядела замечательно. От её болезни не осталось и следа, разве что чуть-чуть выделялись отёки под глазами. Но это даже придавало ей особый шарм: усталость прекрасной женщины.

– Танюш, может, мы всё-таки распишемся?

– Не переводи разговор в другое русло, – она строго свела брови. – Я тебе про книги, а ты…

– Почему ты отказываешь мне? – Он поёжился и оглянулся на окно. На улице было темно. – Не понимаю твоего упрямства.

– Может, мне нравится, когда ты просишь меня, – засмеялась она. – Ты ни о чём другом не просишь меня.

– Да, просить я не люблю. Надо что-то… – он поднялся и сунул руки в карманы. – Непривычно без дела…

– Займись книгами. Тебе выдалась такая чудесная возможность не думать о твоей проклятой службе. Сядь и пиши! – Она указала на письменный стол.

– Да ты просто тиран, Тань. Я же не могу вот так, по заказу. Оно же должно родиться, созреть. Я не автомат.

Он подошёл к ней, погладил по голове и тяжело вздохнул.

– Что такое, Юр?

– Ничего… Я позвоню, ладно? – Не дождавшись её ответа, он взял трубку телефона и быстро набрал номер. – Алло, Миша? Привет, это Полётов… Да, я опять про Монику хотел узнать… Как? По-прежнему… Ладно, ты сообщи мне, если что изменится…

Он положил трубку на рычаг.

– Ты в Испанию звонил? – Таня пристально смотрела на него.

– Да, Соколову.

– Зачем?

– Беспокоюсь за Монику.

– Почему тебя так волнует её состояние? Скажи мне, наконец, кто она такая?

Полётов присел на подлокотник кресла и сунул сигарету в рот.

– Не кури так много, – попросила Таня.

– Мне нужно. – Он щёлкнул зажигалкой и затянулся, глубоко, громко, как-то даже свирепо. Выпустив дым, он стал говорить: – Мы взяли её в разработку сразу, как только я приехал в Барселону… На будущее. С моей подачи… Помогли ей деньгами, поддержали при поступлении в университет. Официально она не была завербована.

– Но она работала на тебя?

– Да, хотя и не подозревала ни о чём. Мы часто используем людей втёмную. Впрочем, однажды я поручил ей весьма щекотливое дело, даже опасное. Если бы её взяли с поличным, то могло бы кончится тюремной решёткой. Нужно было скачать информацию из компьютера одного высокопоставленного чиновника. Моника справилась, и мы получили такой вал полезной информации, что в Центре руками развели от удивления… Но я не считал её агентом. Просто она была самым близким мне человеком там. Пожалуй, даже единственным другом.

– А твои товарищи по службе?

– Это не друзья, а коллеги. В нашей системе не бывает друзей. – Полётов тяжело вздохнул. – И вот теперь Моника лежит без движений. Молодая девчонка, не имеющая никакого отношения к шпионажу, пострадала из-за наших сраных игр! А ведь её присутствия в доме Трынчева и не требовалось. Я взял её за компанию… Чертовски несправедливо! Не могу смириться с этим! Разве можно допустить, чтобы происходило такое?