Ах! Этого я ожидала меньше всего.
ГЛАВА II
Ужасное открытие. — Мое отчаяние
Солнце стояло уже высоко, когда я проснулась. Смутное воспоминание о чем-то радостном и донельзя приятном сразу толкнулось мне в голову, лишь только я открыла глаза.
Что было вчера?
Ах, да! Стихи! Успех! Триумф! Аплодисменты! Как жаль, что «солнышко» не присутствовал там! Должно быть приятно сознавать себя отцом поэтессы!
И я быстро вспрыгнула с постели и подбежала к туалету. Вот так поэтесса! В зеркале отразилась смешная заспанная рожица, всклокоченная голова, большие темные глаза и потешная миниатюрная фигурка в одной ночной сорочке.
Я начала было пристально рассматривать свое изображение, будучи уверенной найти в нем какую-нибудь характерную черту будущей знаменитости, и вдруг какой-то большой пакет, тщательно завернутый в бумагу и лежащий на стуле, около моей кровати, привлек мое внимание. В два прыжка я была уже подл? и трепещущими руками срывала тонкую оберточную бумагу… Огромная французская кукла в костюме институтки стояла передо мною в зеленом камлотовом платье, в манжах, белом фартуке и пелеринке.
Я ненавидела кукол, но кукла-институтка мне ужасно пришлась кстати. У нас, седьмушек, была мода на кукол-институток: у всех было по кукле, и у Стрекозы, и у Миши, и у Лорановой, и даже у гордой Голицыной. Мне давно хотелось иметь такую же. А тетя Оля, милая баловница, точно угадала мое желание и, верно, сама сшила и платье, и передник моей институтке.
Я поцеловала наскоро куклу и перебежала к маленькому столику, сплошь уставленному подарками… Великолепный бювар от «солнышка», чудный зонтик от тети Лизы, «Всадник без головы» от Катишь, десятифунтовая изящная бонбоньерка с конфетами, с надписью «милой Лидочке от стрелков», другая бонбоньерка от офицеров-товарищей отца и, наконец, изящная тросточка, на которой четко вырезана надпись: «Другу Лиде от товарища». Ах, Вовка, Вовка, знал, чем угодить! Я схватила тросточку в зубы, книгу, бювар, конфеты—подмышки, куклу и зонтик — в руки, и двинулась было к двери… Но тут вспомнила, что я не одета, бухнула все это на постель, расхохоталась, и стала в дикой пляске кружиться по комнате…
«Нет, — думала я. — Решительно, я самый счастливый человек в мире! И любят меня все, и стихи писать могу и… и… и…»
Тут я стремительно начала мыться, причесываться, одеваться, и все это разом вместе, давясь от необузданного, молодого, беспричинного, радостного смеха. Наконец я готова. Быстро скольжу я из спальни в коридор, оттуда в гостиную, и только у порога столовой задерживаю шаг. Появиться разве неожиданно и сделать сюрприз Катишь и тете Лизе? Они и не думают, что я встала…
Вдруг чужой голос привлек мое внимание. — Несчастный ребенок, — говорил кто-то за дверью в столовой, — как-то она перенесет это!
Какой несчастный ребенок? Что он должен перенести? Мое любопытство возбуждено до крайности. Никогда в жизни не подслушивала я, считая это подлостью, но тут…
В дверную щелку видно тетю Лизу, Катишь и какую-то чужую даму в шляпке, очевидно гостью, которую я еще не видела никогда. Все трое сидят у пасхального стола.
— Жаль! ужасно жаль девочку. — Говорит дама. — О, она наверное примет это очень к сердцу… Ведь хотя она и молоденькая еще, все же поймет… Мне сейчас рассказывали, что она у командира стихи свои читала. Даровитая девочка…
Ах! «даровитая», «стихи читала», — значит, про меня это, про меня! И сердце мое замерло в ожидании чего-то. Что-то ужасное, кажется мне, услышу я сейчас. Господи! Господи!.. Дыхание перехватывается у меня в груди… Голова холодеет, и руки, и ноги тоже. Зубы начинают дробно стучать… Вот-вот, сейчас, сию минуту случится что-то… И ужас, сплошной холодный ужас охватывает меня всю с головы до ног.
— Я всеми силами старалась ради Лидюши удержать Алексее от этого шага, — с усилием различаю я голос тети. — Я ведь предвидела, как это должно сильно подействовать на бедную девочку. Но все напрасно. Мы с Алексеем ссорились, пререкались, говорили даже грубости друг другу… Ничего не помогло. Алексей женился. У Лидюши мачеха…
«Женился! Мачеха! „Солнышко“ женился, женился, женился! Мачеха, мачеха, мачеха!»
Точно дождь забарабанил по крыше. Точно поезд, стуча колесами, пробежал где-то близко, близко от меня. И в воображаемом шуме колес, и в свисте дождя, и кругом меня, и подо мной, и над моей головой слышалось на все лады, дробно, назойливо, ясно, до боли ясно:
«Женился… мачеха… мачеха… мачеха… Женился…»
Мне хотелось удариться об пол и зарычать, как рычат звери. Хотелись кататься по земле, рвать на себе волосы, кусаться… Хотелось побежать куда-то далеко, далеко, без оглядки, без цели, чтобы только бежать, бежать… Но я не бросилась на пол, не побежала. Что-то огромное, страшное бурным ураганом подхватило меня, заставило застонать от боли. И вдруг разом внезапная тишина воцарилась в моей душе… Я подняла глаза к небу и, несмотря на то, что было утро, прошептала:
— Звезды! Вы, дети небес! Зачем вы не спасли меня, Лиду'?
И какое-то холодное тупое равнодушие охватило всю, всю мою душу…
Медленно, осторожно отворила я дверь столовой и вошла. Три женщины, сидевшие у стола, тихо ахнули.
— Ты больна, Лидюша! Что с тобою! — с ужасом вскричала тетя Лиза, взглянув на меня.
Должно быть, хорошо я выглядела в ту минуту!
Но я не ответила ни слова на ее вопрос, подошла к ней вплотную, стиснула ее руку, и сквозь крепко сжатые зубы проговорила каким-то чужим, не своим голосом:
— Я все слышала… Я все знаю… Ах, Лиза, милая тетя Лиза! За что? За что?.. Он «солнышко» мне… он — мой папа Алеша, мой дорогой, и вдруг… «мачеха!». Он женился!.. Хорошо же он меня любит, хорошо, если он не пожалел меня и решил дать мне «мачеху!»
Слезы разом подступили мне к горлу и тотчас же отхлынули назад, во внутрь меня, в самую глубь моего сердца.
Жгучая, страстная злоба и что-то еще острое, острое, непонятное тогда еще для меня, десятилетней девочки, невидимыми иглами вонзились мне в душу.
— Лиза, тетя Лиза, — вскричала я, как безумная, — ты должна мне сказать ее имя!
И я вся дрожала с головы до ног.
Тетя вскинула растерянными глазами на Катишь, Катишь на тетю. Чужая дама суетилась подле меня, предлагая воды, спирту.
Но я отстранила ее руку и снова подняла на тетю Лизу свои широко раскрытые глаза. И верно во взгляде десятилетней девочки было что-то не детски властное в ту минуту, потому что голубые, добрые глаза Лизы метнулись в сторону и скрылись под опущенными ресницами. Когда она снова подняла их, я ясно услышала, как она сказала:
— Ее зовут Нэлли Ронова.
И обвив мою шею руками, Лиза глухо зарыдала навзрыд.
ГЛАВА III
Безумное решение. — Неожиданный утешитель
Я лежу под моим любимым голубым одеяльцем.
Одеяло выстегано тетей Олей, кружева на простыне сплетены Линушей, метки на белье вышиты Уляшей. Туфельки, миниатюрные кавказские туфельки, стоящие на полу у постели — подарок Лизы. Все, куда ни кинешь взгляд, полно любви, нежности, заботы. Они умели побаловать маленькую принцессу! И теперь… теперь…
«Звезды! Вы, дети небес», вы видите, что сделали со мною!
И прежнее безумие отчаяния овладевает мною…
Завтра приедет он — «солнышко»! Тетя просила меня не говорить ему, что я все знаю. Ей будет неприятно тогда, бедной тете! Не надо поэтому показывать вида, что все знаешь… Но как скрыть, когда в сердце что-то оборвалось со звоном и трепетом, как струна на гитаре?
Звезды моей души, вы, дети небес! Понимаете ли вы, что это значит?!.. Я сама ничего не понимаю. Я не понимаю с того самого часа, как узнала роковую новость. Это было только вчера, а мне кажется, что уже прошли недели, месяцы, годы…
В моем мозгу сверлит неустанно: «У тебя теперь мачеха! Твой отец вторично женился… Ему было мало твоей детской любви… Между тобою и ним, твоим „солнышком“, будет теперь чужая женщина, которую он сделал своею женою… Она, эта чужая женщина, должна заменить ту, которая лежит теперь давно в гробу и которой ты даже не знала, но к которой ты, тем не менее, питаешь какое-то странное, неопределенное, неясное, но врожденное, сильное чувство — чувство любви к родной матери»…
