Кинари очнулась только вечером и обнаружила себя лежащей в своей постели на загородной вилле Вайгара. Она попыталась вспомнить, как она сюда попала, но не смогла этого сделать.
– Кинари! – Тихий голос мужа, прозвучавший слишком неожиданно для нее, заставил ее вздрогнуть. – Как ты? – Плюнув на все приличия, он сел рядом с ней на кровать. – Нигде не болит?
Кинари прислушалась к своему телу и покачала головой.
– Нет, все в порядке. Я, наверное, просто перенервничала. Не волнуйтесь из-за меня.
Но он все равно волновался. Более того, если бы она не пришла в себя в ближайшее время, он отправился бы к старейшему, и в живых после этой встречи остался бы только один из них. И, скорее всего, не Вайгар. Кинари смотрела на его невозмутимое лицо и на его любовь к ней, которая горела в его ауре, и не понимала, как она могла, ну ладно, не видеть, но хотя бы не чувствовать этого раньше? Неужели заклятия Заргона так сильно влияли на нее, заставляя закрывать глаза на очевидные вещи? Теперь оставалось только гадать, на что еще в своей жизни она так же старательно не обращала внимания. Впрочем, скоро ей станет это ясно. Кинари опять вспомнила то, о чем говорил ей старый Лар. Делай то, что задумала. Да, теперь ей стало ясно, что сделать это необходимо хотя бы потому, что никто, кроме нее, сделать это не сможет. Надо идти, и как можно быстрее. И неизвестно, сможет ли она вернуться. Возможно, она опять станет марионеткой Заргона и проведет остаток своих дней рядом с ним, считая для себя счастьем исполнить любое его желание, вплоть до смерти, как это сделала ее бывшая служанка, теперь уже покойная. Кинари передернуло от этой мысли.
В любом случае, впереди у нее была одна спокойная ночь, и Кинари решила, что никому не позволит отнять ее у себя и возьмет от нее все, что сможет.
Она придвинулась ближе к Вайгару, взяла его руку и поднесла ее к губам. Он не понял. Возможно, потому, что совсем не ожидал от нее этого.
– Кинари, что?.. – Он хотел спросить: «...делаешь», но голос охрип, и он не договорил.
Она молча провела его рукой по своей шее, а потом положила ее на грудь. Вайгар застонал сквозь зубы и, осторожно, чтобы не спугнуть, притянул ее к себе. Между поцелуями он еще пытался спросить ее, понимает ли она, что делает, но она не дала, начав снимать с него рубашку. Голова Вайгара пошла кругом, а потом вообще исчезла, почувствовав себя не обязанной принимать участие в этом безумии. Он растворился в своей жене. Пусть он не мог видетьее так, как хотел, но это не помешало ему чувствовать ее всей кожей.
Они угомонились поздно. Вернее, рано, когда рассвет уже раскрасил стены спальни Кинари в нежный голубоватый цвет. Вайгар заснул, прижимая к себе жену так, словно боялся, что она исчезнет под утро, как одна из таинственных нерхашских дев, которые, как рассказывали, иногда навещали гайров-мужчин по ночам, а потом растворялись в солнечном свете, оставляя после себя тоску о чем-то прекрасном и несбыточном.
В отличие от своего мужа, Кинари не спала. Тратить на это время в такую ночь казалось ей глупостью. Она лежала, слушая дыхание Вайгара, и вспоминала то, что произошло с ней больше ста лет назад.
Заргон появился в их доме, когда она была еще совсем ребенком. Ей было что-то около двенадцати лет, и его красота не произвела на нее тогда никакого впечатления. У нее было много других интересов. Например, щенки, на днях появившиеся у их породистой собаки, или недавно купленные матерью плохо объезженные лошади, на которых их конюх не разрешал ей ездить. Соседский мальчишка, который первый сказал ей, что она красивая. Куклы, которых она уже стеснялась и потому старательно прятала. Да мало ли еще что? Белокурый любовник матери воспринимался как размытое пятно, не имеющее никакой индивидуальности, и к тому же жутко старое. Ему на тот момент было больше ста лет, и эта цифра никак не хотела укладываться в юной головке Кинари.
Правда, так продолжалось недолго. Сейчас Кинари не могла со всей уверенностью сказать, что им тогда двигало: задумал ли он то, что совершил позднее, еще тогда (сейчас Кинари уже хорошо его знала и вполне могла заподозрить в этом), или просто развлекался с ней, как с ребенком? В общем, они подружились, и это была странная дружба. Кинари даже одно время подозревала, что ее мать ревнует к ней своего любовника, но на тот момент ревновать было абсолютно не к чему. Основания появились намного позднее, когда уже ничего нельзя было исправить.
Когда Вайгар высказал предположение, что Заргон заклинал своих женщин, Кинари сказала, что это не так, потому что знала это по собственному опыту. Ему действительно это было не нужно. Она никогда не встречала более яркого, интересного и непредсказуемого гайра, чем он. Каждая встреча с ним превращалась в событие, веселое или грустное, трагикомическое или лирическо-ностальгическое, умное до гениальности или глупое до дурости. В общем, такое, каким он сам его делал. От него исходило ощущение праздника, театра, и к заклинаниям это не имело никакого отношения.
Его отношения с ее матерью навсегда остались для Кинари загадкой. Она даже сейчас не понимала, как они могли быть вместе такое долгое время. Слишком уж разными они были. Причем о заклятиях здесь речи тоже не шло, потому что если он и был кого-то не в состоянии заклясть, так это представителей дома Дешэ. А госпожа Тимани, хотя и была Дешэ только по отцу, никогда не любила ничего пускать на самотек. Высокомерно наплевав на традиции и на окружающую ее со всех сторон враждебность, она долгое время жила во дворце Дешэ и училась у них всему тому, чему они пожелали ее научить. Очень возможно, что они открыли ей далеко не все свои секреты, но и те знания, что она получила, неоднократно выручали ее в жизни.
У госпожи Тимани был очень твердый характер. И какой-то неженский. Голова у нее работала так, что дай боги всякому, но при этом в ней присутствовала крайняя степень патриотизма и очень жесткие понятия о чести. Что могло объединять ее со взбалмошным и неуправляемым Заргоном, Кинари не могла даже представить. Еще труднее ей было представить их в постели. Особенно сейчас, когда она сама только что получила самое детальное представление о том, как это вообще должно происходить. Она вспомнила о том, как это было у нее с Заргоном, и невольно вздрогнула, отчего Вайгар, не просыпаясь, прижал ее к себе еще крепче.
Госпожа Тимани Тенг-Дешэ в то время была личным лекарем короля Нарги. Это была во всех отношениях прекрасная карьера для любого гайра, и уж тем более для гайре из дома Тенгов, и она шла к ней долгие годы. Шла упорно и настойчиво, жертвуя ради этого очень многим. Поэтому и было странно, что на самом пике своей карьеры она связалась с таким неподходящим и ненадежным типом, вечно окруженным всякого рода сплетнями и скандалами, как Крийон Заргон-Ангриц.
Сейчас, когда Кинари получила возможность думать о нем и обо всем произошедшем более-менее спокойно и объективно, ей неожиданно пришло в голову, что ее мать, возможно, имела с ним и какие-то другие дела, кроме любовных. Может быть, она уже тогда подозревала его в чем-то эдаком и потому предпочитала держать поближе к себе, вместо того чтобы гоняться за ним по всему Нерхашу. Или, возможно, надеялась перевербовать в пользу Нарги. Но это, судя по дальнейшим событиям, ей так и не удалось.
Кинари внутренне сжалась, когда ее воспоминания привели к тому дню, из-за которого вся жизнь ее пошла кувырком. Но вспомнить было необходимо. Хотя бы для того, чтобы попытаться взглянуть на все по-новому.
К тому времени, когда госпожа Тимани сочла нужным оградить дочь от общения со своим любовником, было слишком поздно. Кинари уже была по уши влюблена в него, и из всех мужчин на свете для нее существовал только он. Для Тимани, разумеется, никакой тайной это не являлось, учитывая ее огромный жизненный опыт. Но она была уверена, что это пройдет, как проходит любая первая девчоночья влюбленность, и если и хотела чего-то добиться своими ограничениями, то только того, чтобы слишком импульсивный Заргон не нанес ей ненароком психологическую травму. О том, что между ними может быть какая-то взаимность, она, хорошо зная Заргона, даже не думала. А зря. Кинари, например, будучи восемнадцатилетней дурочкой, прекрасно видела, что он к ней неравнодушен даже больше, чем она к нему. И это было действительно так, потому что у нее никогда, даже в самом юном возрасте, не было склонности выдавать желаемое за действительное.
