Вздохнул я снова.

– Слава тебе, Даждьбоже.

Вроде отходить от боя недавнего начал. И только тут почувствовал, что живой я. По-настоящему живой.

Всю ночь мы по лесу блукали. Я уже подумывать начал, что подгудошник нас в чащу завести решил да и бросить там. Понимал я, что такого быть не может, а все одно оторопь меня брала почему-то.

А тут еще Никифор стонет. Мы его к седлу привязали, чтоб по дороге не свалился ненароком. Раскачивает его на конской спине. Тревожит. Так и кажется, что вот-вот помрет послух.

И всю дорогу за нами волки шли. Чуял их Буланый. Фыркал и по сторонам косился испуганно. Видно, не хотели серые добычу отпускать, а может, за товарища своего погибшего отомстить желали. Так что мы все время нового нападения ждали.

Но вскоре опасения мои напраслиной обернулись. Вывел нас калика на весь. И волки отстали.

Знахарка, и верно, искусной была. Быстро нас поправила. У Никифора раны нетяжелыми оказались. Больше от страха, а не от зубов волчьих он пострадал. Поправила его бабка, и плату невеликую за помощь свою попросила. Хвост волчий, что на опояске моей болтался, себе захотела. Подгудошник меня отговаривать стал, мол, платеж работы не стоит. Ну а я не поскупился. Отдал.

Обрадовалась знахарка, хвост с бережением от меня приняла, обмахнулась им и вдруг по-волчьи ощерилась.

– Чую великий страх в нем сидит, – мне шепнула, а потом к христианам повернулась: – Ступайте-ка вы от меня подобру-поздорову, а то велик соблазн силу на вас испробовать. – И в глазах ее огонек злой блеснул.

– Чего это она? – спросил Никифор удивленно, когда мы от знахарки выбрались. – Лечила нас, а теперь выпроваживает.

– Тебе легче стало? – взглянул на него подгудошник.

– Легче, – кивнул жердяй.

– Тогда иди и помалкивай…

Прогнала нас знахарка, а охотный люд приветил. Накормили, напоили, одежей исправной поделились охотники. Так что уже через три дня мы смогли дальше отправиться.

И Баян с нами пошел. Они с Григорием о том, что тогда в землянке случилось, больше не вспоминали. Будто и не было ничего.

– Я же сказал, что Переплут его помиловал, – сказал мне как-то на привале Баян. – Четвертого раза не будет. Пусть христианин живет. Значит, судьба у него такая. И не мне ее вершить.

И мне от этого спокойней стало.

Лишь Никифор все время на подгудошника косился. Хоть ему знахарка страх и вылила, однако он с недоверием на калику поглядывал. Словно мог тот о землю удариться да волком безжалостным обернуться.

Потом и послух успокоился. Пообвыкся. Только крестился украдкой порой да Иисуса часто на помощь звал. За это его Григорий не жаловал.

– Говорил я тебе, чтоб Господа всуе не поминал? – строго наседал он на ученика.

– Говорил, – соглашался тот.

– Ну, тогда нагнись.

Сгибал жердяй свою спину, а Григорий ему подзатыльник звонкий отвешивал.

– Спасибо, учитель, за науку, – басил Никифор, и мы дальше двигались.

До самого Любича нас Баян провожал, а как к городу подошли, он прощаться стал. Обнялись они с Григорием.

– Ты прости меня, христианин, – сказал вдруг подгудошник. – Знать, не судьба тебе от моей руки пасть. Только знай, что не жалею о содеянном. Как не жалею о том, что в живых ты остался. Прощай, и пусть дорога твоя светлой будет.

– Господь простит, – ответил христианин. – А я на тебя зла не держу. Всяк свою работу знает и как может, так и делает.

– И ты прощай, – повернулся калика к послуху. – И помни, что не волкулаков да оборотней, а людей опасаться надобно. Они порой больше всякой нечисти нам бед принести могут.

– Господь простит, – повторил слова учителя Никифор.

А Баян подмигнул ему хитро, голову вверх запрокинул да как завоет.

– Святый Боже! – перекрестился Никифор и на всякий случай подале отступил.

Рассмеялся подгудошник, а вместе с ним и мы с Григорием.

– Ладно, – посерьезнел калика. – Ступайте, овцы Божий, а мне Добрыну слово сказать надо.

Поклонились подгудошнику христиане и к городу пошли.

– Ну и что за слово? – спросил я калику, когда со-путники наши за поворотом скрылись.

– Гостомысл тебе кланяться велел, – огорошил меня Баян. – Это же он мне наказ дал, чтоб я за тобой приглядывал.

– Гостомысл?! – мне сперва показалось, что я ослышался.

– Учитель твой старый, – кивнул калика.

– Ведун?!

– Нет, хрен с бугра. Что ты, как дурачок, по сто раз переспрашиваешь? – топнул ногой подгудошник.

– Где он? Что с ним? Я же думал…

– Кочет тоже думал, пока в ощип не попал, – усмехнулся Баян. – Только все, что я сказать должен был, сказал уже. Садись-ка на конька своего да христосиков догоняй. А мне по своим делам торопиться надобно.

Повернулся он и прочь приплясывая пошел.

– Эх, милка моя, шевелилка моя, шевелит, брыкается, в руки не давается…

А я стоял, держал Буланого под уздцы и понять никак не мог, правду мне сказал Переплутов пасынок или соврал опять…

Шумом и гамом нас встретил стольный город земли Русской. Мы в ворота Киевские вошли, а на майдане не протолкнуться. Народу набилось видимо-невидимо. И все горлопанят, орут, ругаются. Каждый норовит себе места побольше урвать да повыше забраться.

– Случилось-то что? – спросил я знакомого стражника.

– А ты не знаешь? – удивился он.

– Откуда мне знать, – пожал я плечами. – Я по княжескому поручению за тридевять земель ходил. Вот только вернулся.

– Ну, – улыбнулся стражник, – считай вовремя успел.

– Ты не темни, – я на него. – Говори, по какому случаю народ баламутится?

– Так ведь лекаря княжеского казнить собрались, – радостно сообщил мне стражник. – Попался жид на злом умысле.

– Соломон? – настал мой черед удивляться.

– Он самый, – кивнул ратник. – Ишь пакостник! Хотел кагана нашего, Святослава Игоревича, со свету сжить.

– А ты, случаем, ничего не путаешь?

– Чего тут путать? Вон уже и место для правежа соорудили, – махнул он рукой в сторону терема.

Взобрался я на Буланого, поверх голов взглянул. Вижу: помост деревянный, на помосте колода стоит, в колоду топор большой воткнут, а рядом кат сидит, с помоста ноги свесил, жует чего-то и с народом лениво переругивается, а вокруг ратники щитами люд киевский сдерживают.

– С самого рассвета посадские места занимать начали, – кричит мне стражник. – Давно в городе казней не было, соскучились киевляне по зрелищам.

– Слушай, – спешился я. – Как бы мне коня в конюшню определить, а потом с княгиней повидаться? Уж больно дело срочное у меня. Я к ней людей привел. Ждет она нас. Сильно ждет.

– Этих, что ли, людей? – подозрительно оглядел стражник моих сопутников.

– Этих, – сказал я. – От самых муромов мы пришли с вестью важной.

– Далече тебя занесло, – сказал стражник, помолчал немного, а потом кивнул: – Ладно. Сейчас что-нибудь придумаем.

– Что тут у вас творится? – шепнул мне Григорий.

– Сам не пойму, – пожал я плечами. – Хорошего человека казнить хотят. А за что?

– Не думал я, что на свете есть такие большие города, – это Никифор голос подал.

Вертит он головой, удивляется. Отродясь он такого не видывал. В диковинку жердяю все. Вот-вот снова перепугается и креститься начнет…

– Добрый! – стражник мне крикнул. – Сейчас тебе ребята дорожку расчистят.

Из сторожки четверо ратников вышли. Пятым знакомец старый, Алдан.

– Здорово, Добрый!

– И тебе здоровья, десятник!

– Давненько не виделись.

– А ты, небось, соскучился?

– Ну, скучать не скучал, но все одно рад тебя видеть. Давай за нами, да кучнее держитесь, не то затопчут ненароком.

Выстроил Алдан своих клином, щиты сомкнуть велел.

– Пошли, что ли, помаленечку!

Врезались ратники в толпу, а мы за ними следом. Расчистили нам дорогу вой. Кое-как мы до конюшни пробились.

– Погодите немного, – сказал я ратникам. – Нам бы еще к крыльцу княжескому подобраться.