– Ух, егоза!
– Ой, колючий, – засмеялась маленькая и скукожилась притворно. – Ты как ежик, – отцу говорит.
– А вот смотри, кто к нам приехал, – хоробр ее ко мне развернул. – Это же княжич в гости к нам заглянул, чтоб на тебя полюбоваться.
– Здраве буде, Добрын Малович, – смеется хороброва дочь.
– И тебе здоровья, Забава Путятишна.
Кружат воспоминания, в голове хороводы водят, словно бусины яркие на нить нанизываются. Понимал я той душной, не по-осеннему жаркой царьградской ночью, что спать мне надобно, что назавтра ждут меня трудные дела, а все угомониться никак не мог. Ворочался, с боку на бок перекатывался, гнал от себя маету дней прошедших, но справиться с напастью не получалось…
12 июля 955 г.
– Мне-то байки не рассказывай, – Путята резко вогнал топор в недоструганный конек. – О каком покое ты тут песни поешь? На себя посмотри, какой из тебя огнищанин? Ты же воин, княжий сын. С топориком балуешь, а сам меча с пояса не снимаешь.
– Сроднился я с ним, – огладил я рукоять Эйнарова подарка. – Без него словно не хватает чего-то…
– А я о чем говорю? Тебе не по лесам от людей прятаться, а в самую гущу жизни надобно. Там-то ты свой покой и отыщешь.
– А ты? – разозлился я на хоробра.
– На меня не смотри, – поправил Путята тесемку на лбу, волосы со лба убрал, на ладони поплевал и вновь за топор ухватился. – Я свое место знаю. – Острое жало со звоном вгрызлось в балку. – Помнишь, тогда, на Ристании, ты мне велел знака ждать? Ведь я его до сих пор жду. А это все… – оглянулся он, – это чтобы от тоски в ожидании не помереть.
Мы сидели на самом коньке крыши нового дома, который жители Коростеня для Зелени ставили. Вид с высоты этой чудный открывался. Порой казалось, что я снова маленьким стал, по привычке на башню дозорную забрался и окрестностями любуюсь. Лишь звезды Седуни на небе не хватало, да еще шороха Жароховых стрел. Убил бы меня Поборов приемыш, и не пришлось бы мне сейчас маяться. Но Доля «если бы да кабы» не признает, а значит, все так идет, как и должно идти.
– Смотри-ка, Добрыня, никак жена к тебе спешит? – Путята вырвал меня из раздумий, сполз с тесовой крыши и мягко, по-кошачьи, спрыгнул на землю.
Оглянулся я.
– Она, – и улыбнулся нежно.
– Уф-ф-ф, притомилась, – спустилась Любава с коня и пот ладошкой со лба утерла.
– Что стряслось? – подскочил я к жене.
– Боялась, что не успею я, – сказала она и на поцелуй мой ответила.
– Здрава будь, Любава, – Путята к нам подошел.
– Долгих лет тебе, – ответила она, когда я выпустил ее из объятий.
– Так стряслось-то что? Микула занедужил или с Людо что-то приключилось?
– В добром здравии старики, просто подумала, что разминемся мы, вот и торопилась.
– Как разминемся?
– Путята! Путята! – по старой дороге от леса, что есть мочи нахлестывая пегого мерина, скакал отрок и кричал тревожно.
– А вот и они, – вздохнула Любава.
– Кто? – совсем я растерялся.
– Сейчас увидишь, – усмехнулась жена.
– Поляне едут! Сюда! – Отрок осадил мерина и кубарем скатился на землю. – Я их у развилки приметил… человек двадцать… все ополчены… водицы бы мне…
– Только этого не хватало, – зло сказал хоробр. – Ярун! Баб и детей за Уж, в бор уводи, пусть в Божьем доме переждут, да сам поскорей возвращайся. И дайте кто-нибудь воды. У мальца в горле пересохло.
Забава отроку ковшик протянула, тот принялся жадно глотать студеную воду.
– Принесла их нелегкая, – сказал Зеленя.
– Ну-ка, егоза, – хоробр девчушку подхватил и в сторонку ее отставил, – беги-ка к мамке. Пусть она тебе орешков даст. А орешки вкусные, их для тебя белочка из темного леса принесла.
– А я с тобой тоже поделюсь, ладно? – улыбнулась Забава.
– Хорошо, ты только беги, – легонько подтолкнул Путята дочку. – Коней уберите, – сказал он, как только Забава убежала.
– Путята, оружие готовить? – кто-то из огнищан спросил.
– Погодите, – ответил хоробр. – Может, это тиуны за ругой идут.
– Рано еще ругу собирать, – вздохнул огнищанин.
– Любаву бы тоже на тот берег надобно. Она у тебя что? На сносях, что ли? – на ухо шепнул мне Зеленя.
– С чего ты взял? – так же шепотом ответил я.
– Вон, как ее испарина жжет.
– Нет, – покачал я головой. – Не будет у нас детей.
– Извини, – отвел глаза Зеленя. – Только все одно ее за Уж отправить надобно со всеми остальными.
– Не надо меня за реку, – подала голос жена. – Зря вы страшитесь. Не со злом они.
– Мы и не страшимся, – сказал Зеленя. – Только береженого…
– Вот они!
Из леса выехали всадники. Не спутал отрок, все точно разглядел. Плащи на них алые, Полянские, щиты червленые, копья торчат, древками в стремя вставлены, а на шишаках солнышко играет.
– Не тиуны это, – сказал серьезно Путята. – Мечи и луки готовьте…
– Посланники едут, – Любава хоробра за рукав схватила. – Не надо оружия, не вы им нужны.
Между тем приблизились всадники. И над Коростенем повисла тревожная тишина. Возле нас воины коней остановили.
– Здраве буде, люди добрые, – старший сказал.
– Здоровей видали, и то не боялись… – буркнул себе под нос отрок, который нас о находниках предупредил.
– Погоди, Ждан, – окоротил его Путята. – С чем пожаловали? – повернулся он к непрошеным гостям.
– Нам бы с Добрыней переговорить, – сказал полянин и личину с шеломом на затылок сдвинул.
– Претич! Это ты? – признал я воина. – Ты как здесь?
– Не по своей воле, а по поручению, – полянин был доволен, что я его не забыл. – Мне переговорить с тобой велено.
Он степенно сошел с коня, взял меня под локоть и отвел в сторону.
– Что ей от меня нужно? – спросил я напрямик.
– Помощи, – ответил сотник.
– А если…
– Она велела напомнить, что ты ей слово дал…
– И по закону, и по Прави мой срок закончен. Девять лет минуло, и я свободен, так говорят Веды.
– Она знает, – Претич остановился и проговорил очень тихо: – Речь о твоем отце.
– Что с ним?
– Она сказала, что если ты ей поможешь, то Мал обретет свободу.
– Когда ехать?
– Сейчас.
– Экий ты, боярин, прыткий. Мне же собраться нужно.
– Все, что тебе понадобиться может, я с собой привезла, – сказала Любава.
Я и не заметил, когда это она к нам подойти успела. Даже вздрогнул от неожиданности.
– А ты как же? – взглянул я на жену.
– А что я? – пожала она плечами. – Ты же сам говорил, что мы с тобой больше никогда расставаться не будем. Отец не пропадет, да и с мазовщанином они сдружились. Так что пора нам, Добрынюшка, в дорогу собираться.
Простился я с жителями коростеньскими, а Путята мне на прощание сказал:
– Вот это другое дело, Добрын. А то развел тут… Прощай, друже, и помни, что я твоего знака все еще жду.
– О чем это он? – жена меня спросила.
– Все о том же, – вздохнул я.
– Понятно, – сказала она. – Пойдем-ка на Святище заглянем. Мне там кое-что на дорожку сделать нужно, – и живую ворону из сумы седельной достала.
Взглянула на нее птица и каркнула зло.
– Ты поговори мне еще! – прикрикнула на нее суженая моя.
Дубку Священному мы с женой требу вознесли, Любава на Святище вороньей кровью алатырный камень окропила, Даждьбогу мы помолились и тронулись помаленьку.
– Как же ты узнала, что ноне Претич приедет? – спросил я ее, когда Коростеньский утес скрылся за деревьями.
– Ведьма же я, – сказала она просто. – Или ты запамятовал?
Что с нее взять?..
Ведьма.
30 июля 955 г.
Если кому-нибудь придет в голову спросить меня, на что похож Киев, я отвечу – на вороний грай. Сколько раз, сидя в заточении на Старокиевской горе, я мечтал о том дне, когда вырвусь на свободу и навсегда забуду, как противно кричат эти пожиратели падали, эти выкормыши Чернобога. И теперь, когда вновь услышал их противные, раздирающие душу голоса, невольно поморщился.