– Где она? – Я почувствовал, как сердце в груди заухало и кровь в висках застучала.

– Ой, какой прыткий, – пожал плечами Ильяс. – У вас всегда так?

– Как?

– Жить спешат? – Он отщипнул еще ягодку, пожевал ее задумчиво, а потом сказал: – Один мараканский дирхем, чтобы мне лучше вспоминалось.

– Хорошо, – поспешно ответил я, обрадованный, что все обойдется мне так дешево, запустил руку за ворот, вынул из кошеля золотой кругляш и бросил его Ильясу.

Тот поймал деньгу на лету, мельком взглянул на персуну базилевса на желтом металле, попробовал золото на зуб, взвесил на ладони и бросил на меня колючий взгляд.

– Здесь весу на три дирхема, – сказал со знанием дела.

– Бери, – я ему говорю, – все равно других нет, а к менялам идти некогда.

Он поднял глаза к потолку.

– Во имя Аллаха милостивого и милосердного, – сказал.

– Так где же она? – спросил я нетерпеливо.

Он немного помолчал, видно, решил меня помучить, а потом улыбнулся и сказал:

– Шесть дирхемов, чтобы еще лучше освежить мою память.

И еще три золотых кругляша оказались в его руке.

– Так и быть, – сказал он. – Приходи завтра, а я пока пороюсь в моих записях, ведь столько товара проходит через мои руки, что всех не упомнишь.

– А сегодня нельзя? – спросил я, а сам почувствовал, как кровь приливает к лицу, а ладони становятся мокрыми от липкого пота.

– Сегодня никак, – замотал он головой. – Сегодня у меня дел много.

Он встал, трижды хлопнул в ладоши, и в клети появились давешние детины.

– Проводите гостя до ворот, – сказал он, развернулся и быстро вышел прочь.

Я ему было наперерез бросился, но детины преградили мне путь.

– Хозяин отдыхать отправился, – сказал один из них. – Мы тебя проводим, господин. – Я и опомниться не успел, как они подхватили меня под руки и быстро потащили к выходу.

– Погодите, – упирался я, но они не обращали внимания на мои вопли.

Вынесли из домины, до двери дотащили, выставили на улицу.

– Хозяин велел завтра приходить. – Лязгнул засов, и я посреди улицы остался.

– Так не пойдет, – сказал я. – А меч мой, а кинжал?!

Постоял я немного, понял, что не смогу до завтрашнего дня утерпеть. Огляделся – вроде не видит никто, пусто на торжище невольничьем, вот и хорошо. Я тогда вдоль забора подворья Ильясова прошел. Гляжу – в одном месте у него сверху кирпичи глиняные порушены и дерево раскидистое рядом растет. Перебраться на подворье можно. Не стал я мешкать, по стволу вверх взобрался, по ветке толстой прошел, через забор перепрыгнул. Тут-то они меня и ждали – обалдуи ильясовские.

Стоят – рожи у них радостные, кулаки почесывают – ждали они меня здесь. Видно, поняли, что обратно полезу, вот и изготовились. А на подворье кобели, с цепей своих рвутся. Чуют, что чужак появился, хотят меня на зубок испробовать.

И детины не хуже тех кабыздохов. Щерятся, зубами скрипят, по всему видать, что и им в драку хочется.

Набросились они на меня без криков, суеты и лишней поспешности. Видно было, что не впервой им в драку лезть. Обошли меня с двух сторон и разом вдарили. Я от кулака первого увернулся, так второй меня ногой достал. Вдарил под коленку и руками толкнул. Не знали они, что я тоже в этом деле не в первый раз. Кутырнулся я через спину, за спиной у них оказался, пихнул одного в поясницу, он и полетел, напарника своего снес, на ногах не удержался. О свою же пятку зацепился и плашмя на землю упал.

– Ты смотри, что, змей, творит, – выругался первый детина. – Ну, я ему сейчас покажу. Держись, собачий сын! – крикнул и опять на меня попер.

Прытко он ко мне подлетел, кулаками сучит, ногами помахивает, зубы скалит, словно загрызть хочет. Я только поворачиваться успеваю, а тут уже второй подскакивает. Несладко мне пришлось, едва-едва отбиваться успеваю. Кручусь, словно вошь на частом гребне, от ударов покрякиваю. Сам тоже спуску не даю, как могу отмахиваюсь. А они меж собой перекрикиваются:

– В душу его!

– По лбу меть!

– Поберегись!

И такая меня на все это досада взяла, что подумал: «Ну, теперь держитесь!» – и сам на них обрушился.

Первому пальцем в глаз сунул, завертелся тот, за лицо ладонями схватился, а я уже второму с разворота кулаком в ухо засветил. От удара зашатался детина, ну, а я ему головой в живот врубился. Поперхнулся обалдуй, на задницу откинулся и застонал.

– Где меч мой с кинжалом?! Куда подевали?! Где чужое добро прячете?! – орать я на них стал, пока они в себя не пришли.

Тут справа мелькнуло что-то, в бок меня садануло. Я же в запале боевом совсем о кабыздохах забыл. Сшибла меня псина, на спину опрокинула, я лишь успел горло рукой прикрыть. Так кабыздох мне в эту руку вцепился и трепать начал. У меня от боли в глазах потемнело. А второй пес меня за ногу схватил, штаны порвал, голенище у сапога клыком разодрал.

– Вот он, вор! – услышал я голос Ильяса. – Убежать хотел, собака! Но от нас не убежишь!

– Ты, Косоглазый, псов своих отзови. – Второй голос мне был не знаком. – А мой человек его скрутит.

Приоткрыл я глаз, вижу – рядом с Ильясом воин в броне дорогой стоит, а за ними ратник в доспехе попроще. С такой силищей мне не справиться. Силенок уже не хватит. Все на оболдуев истратил. Замер я, дождался, когда кабыздохи меня в покое оставили. Сел. Чувствую: у меня по рукаву кровища течет, а пальцы на руке слушаются плохо.

«Только бы жилы мне не перекусили», – подумал.

А ко мне уже один из ратников подскакивает, ремнями мне запястья стягивает.

– Золото у него ищи. Золото, – причитает Ильяс. – Он у меня золото попер, ворюга.

– Есть! – крикнул пленитель радостно и кошель из-за пазухи моей вытянул.

– Это мое… – хотел я сказать, но ратник коленом меня по зубам треснул так, что я словами своими поперхнулся.

Кровь по подбородку из губы побежала. Солоно во рту стало и в душе обидно. Одно радовало – ратник калиту, что у меня за подклад рубашечный вшита была, не ущупал. Золота жалко, но еще обидней было бы, если бы колту Любавину да веточку заветную, что мне Берисава с собой в путь дала, булгары у меня отобрали. Но Даждьбоже защитил. Не позволил врагам меня самого дорогого лишить.

– Вот, – ратник кошель начальнику своему протянул.

– Золото, говоришь? – ухмыльнулся тот, на Ильяса взглянул и кошель развязал.

Подставил он ладонь, из кошеля на нее сыпнул, посыпались кругляши желтые на землю, а на ладонь ему камень Соломонов, рубин кроваво-красный, упал.

– Ого! – удивился он.

– Вот оно, золото мое, – поспешно заговорил Ильяс, но, когда камень разглядел, глаза у него жадно заблестели да косить начали. – Плата от меня тебе, Искандер-богатур, и человеку твоему за заботу о бедном торговце полагается. Золотом расплачусь. Я же из-за камня этого вас позвал. Память это. От отца моего осталась. Этот рубин у нас в роду от отца к сыну, от деда к внуку передают. Слезой Аллаха называют.

– Вот брешет, – не выдержал я и тут же снова по зубам схлопотал.

– Я золотом расплачусь, как и положено, – тараторил торговец, – ратнику деньгу дам, а тебе, Искандер, даже две отдам.

– Три, – сказал Искандер.

– Три, – закивал головой Ильяс. – А вор этот в зиндане посидит, чтоб неповадно было ему по чужим домам лазать. Я его по весне продам, а прибыль пополам поделим.

Не знаю, кто меня тогда под руку толкнул, или, может, Переплут не забыл, что я когда-то на ристании за него перед народом выходил? А может, вспомнилось мне, как в далеком детстве Любава Свенельда с ватагой провела? Понял я, что несдобровать мне теперь, и решил дурачком прикинуться. Дескать, от побоев булгарских у меня ум за разум забежал. А с дурачка спроса великого не взыщешь. Может быть, и пожалеют убогого, сразу не порешат, а там посмотрим. Схватился я руками связанными за голову, рожу пожалостливее скорчил, слюни распустил и заплакал, как маленький.

– Дяденька! Не бей, дяденька. Я холосый. Мне мама велела коловку отыскать, – и в рыдания ударился.