Ко всему, со стен прокричали, что в лагере пришедшей на выручку армии виден пожар. Что его подняли три колесницы — и зажигательные болты с угольями, в городе не знали.

Поутру нашелся вариант. Его принес граф Окта. Приковылял к баррикаде. Спросил, есть ли с кем поговорить, или глостерцы — совсем толпа? Коротко обвинил в мятеже и предательстве. Заявил, что сам всех бы перерезал — но Неметона, как христианкой заделалась, добренькая стала. Согласна выпустить — даже с оружием. И всем имуществом, что можно утащить на себе. Скот и рабов — не брать. Дал стражу на размышление.

А поразмыслить над чем имелось. Граф Роксетерский явно дал понять, что хвикке для него — люди без чести. Перед такими слово держать не обязательно. Конечно, остаться в городе — все равно умереть. Но — цена другая. Так к чему щадить своих убийц? Но жить хотелось, а предложение Окты сулило надежду. Потому глостерцы ломали голову: какой гарантии попросить? Требовать в их положении не приходится. Неделю назад можно было попытаться обменяться заложниками. Но тогда оставалась надежда удержать город. А теперь?

На выручку пришли старые легенды. Удалось припомнить — эльфы да фэйри никогда не лгут. Даже самые злые. Лукавить могут — так тут как уговоришься.

Уговаривались целую стражу. Потом — из города потянулась колонна груженых пожитками и оружием людей. Немайн разглядывала процессию с вышки. Послеживала — но никаких подлостей не последовало. Глостерцы тяжело шли, едва не шатаясь под неподъемным грузом. Навьючились так, чтоб едва-едва дойти до лагеря ополченцев. Что никак не объясняло злорадства на многих лицах. Особенно если учесть, что идти приходилось мимо тел сородичей. Перед контрвалационной линией осталась половина гарнизона. Перед циркумвалационной — треть ополчения. Многие еще стонали — но добивать их посреди ловушек слишком опасно. Впрочем, на выражение лиц побеждённых мало кто обращал внимание.

Анна тоже незамысловато радовалась победе, шушукалась с Луковкой, представляла, как ополченцы и гарнизон начнут выяснять, кто кого не поддержал во время решающего сражения.

Эйра оставалась сосредоточенно насупленной.

— Ты что? Победа же!

— Победа… — проворчала та, — Что, от нее отец воскрес? А Майни… Добренькая она! Гвентцам так подбросила "Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!". А сама… Ничего, Артуис придет, собаки живой не оставит.

— Будут они дожидаться большого войска, как же…

— Дураки всегда найдутся.

В город входили с опаской. Боялись, что найдутся желающие умереть со славой. Тянули с собой перрье, за время осады поставленную на колеса. На случай осады какого дома. Напрасно. Город пуст, тих. Мертв. У Немайн захолодело сердце. Так быть не должно. Уши принялись щупать окружающее. Засада? Не похоже… Да и охранение Ивор выставил. Ему докладывают. Ей — тоже слышно.

— Всех?

— Может, кто и спрятался…

Хвикке точно выполнили букву договора: рабов и скот с собой не взяли. Свели в одно место и порезали.

— Майни, прикажи атаку! — ладонь сжата на рукояти клевца. На лицо Эйры лучше не смотреть — страшно. Лучше смотреть на убитых. У трупов лица спокойные…

— Нет. Подумай…

— Не хочу думать… Хочу мстить!

— И хвикке хотят. Ждут, что мы полезем на их укрепления. Не дождутся. Хочешь поплакать?

Да, а заодно и помириться с сестрой. А не хочет!

— Посмеяться хочу. Добрую Немайн саксы обманули!

Старшая ученица насмешливо фыркает.

— Тоже мне — ведьма. Думай, прежде чем язык распускать. И как тебя наставница терпит? Разве за родство… Вспомни: если тебе кажется, что ты обманул сиду, начинай считать. Коров, пальцы, детей… А верней — подожди немного.

— Майни, это так?

Сестра не отвечает, насупленно молчит, сапог ковыряет грязь разъезженной улицы. Глина, навоз, кровь — всего понемногу. Тем, кто здесь поселится — чистить не перечистить.

— Маайни?

— Мэтресса наставница, — поправляет Немайн, — Мэтресса наставница — аж пока не поумнеешь. Я ведь смотрела, как они уходят… Помню всех в лицо. Им деваться некуда — только бежать. Далеко-далеко. И дрожать всю жизнь. Повод обеспечу: награду за голову, например. Даже жалко их. Правда.

— Наверное, — улыбается Анна Ивановна, — и рыцарей на дорогу, по которой ополчению отступать придётся, выпустить не забудешь?

Не будут же хвикке армию Британии дожидаться, когда и гленской хватило? Теперь вопрос не в том, уйдут они или нет. А — успеют ли уйти.

Сида медленно кивает. Такой Анна её не видела: фиолетовое от гнева лицо, недоумение в распахнутых глазищах. Немудрено — её пытались обмануть. Преуспели. Договор не нарушили, а добычу победителей уменьшили. И кровь бриттов пролили — тех, до кого дотянуться смогли. А Немайн о такой мести победителю — мелочной, и всё-таки сладкой, даже не подумала. Что поделать, добренькая она. А потому надо, чтобы рядом с ней была злая Анна Ивановна. Которая вовремя разочарует в роде человеческом…

Сида сердита — и лучше её не трогать. А тут к ней лезут с какими-то травинками… Веночек! Взрослые мужики. Все старейшины Монтови, Ивор, Рис, командир кередигионцев… Ну, Окте простительно, он всё же полусакс. А эти отчего с ума сошли?

Немайн тоже сошла с ума. Даже отшатнулась. Чего бояться пучка вересковых лап? Но…

— Мы — Республика, — чеканит Ивор, — Должны блюсти обычаи Рима. Увы, трава здесь портится зимой. Но мы нашли куст вереска. Он испачкан кровью врага. Он вырван с корнями. Зато вереск никогда не вянет! Как не должна пройти слава этого дня. Дня, когда бритты вернулись в первый из некогда потерянных городов. А потому — прими от нас не венок из трав, а вересковый венок.

Немайн держит в руках эту странную вещь. Пальцы дрожжат.

— Я ошиблась в условиях капитуляции, — обычно звонкий, голос тускл, как река в безлунную ночь, — Какой тут венок?

— А это не тебе решать, а нам, — режет Рис, — Заслужила — носи.

Сида растерянно оглянулась.

— Понюхай.

— Что?

— Венок понюхай. Как ведьма говорю.

Вереск успокаивает. И вот великая сида тянет носом сонный дурман. На лицо наплывает задумчивость. Руки неловко, набекрень, напяливают венок на голову.

— Пойду-ка я дневной гейс отбывать.

И зевает. Так-то лучше!

Иногда ход эксперимента интересней, чем результат. И не так уж важно, что там, внизу, под пытливым взглядом: предметное стёклышко или целая планета. Даже целая система — но интересное всё на одной планете, остальное — обычное. Пусть и собранное лично, а потому нет-нет, да и стрельнешь глазком на дальние орбиты. Уравновесить семь планет — не шутка, а он всего четырьмя балансирами обошёлся! Жаль, подопытный не может оценить. Или — подопытная? Да как ей удобнее! Беда, что даже сидовскими глазами этот маленький шедевр без телескопа не рассмотреть. Так что могла бы вместо войн заняться очисткой стекла, да телескоп соорудить. Не так уж это и сложно. Зато как повеселится! А уж как до южного полушария доберётся… Ну что там на контрольной Земле — маленькие пятнышки, именуемые Магеллановыми Облаками. А тут — спиральная Галактика во всё южное небо. Красотищща! Даже поторопить возжелалось — но истинный учёный бережёт чистоту опыта, уже не особо о ней и задумываясь. Хорошо хоть, ждать дальних путешествий недолго. Народец рыжей попался морелюбивый. Ну как можно — на крохотной — нет, не скорлупке, она кожаная! — в бурю, в шторм? Или это у них развлечения такие, суицидальные безумеренно, по валам штормовым кататься? Из воды вышли, и в воду вернётесь. Плавут-то бесцельно, ни вперёд, ни назад, а всё вверх да вниз… И чем живут? Что в махонький кожаный поплавок можно напихать достаточно припасов — не верилось. И чем живут? Дети моря…

На куррахе, на деле, голодали. Пища закончилась на восьмой день — а поначалу сэр Кэррадок о ней и думать не хотел. Господь милосердно посылал путникам дождь, так что воды было достаточно. Всех занятий — прочувствовать единение с Богом, мощь творения, силу первозданного хаоса. Пощупать спиной хребты морских допотопных гадов. Если в Палестине да в Аравии пустынь предстаёт раскалёнными песками, если грекам верно служат острова и горы, кочевым народам степь, а славянам лес, ирландцам и бриттам достался Океан. Не призрачные видения-миражи. Не пронзительная синь, напоённая хрустальной прохладой вершин. Не бескрайний мир, равный небу — только чуть ниже. Не горнее стремление смолистых стволов, перепевающихся кудрявыми шапками. Вздымающиеся и опадающие стены воды, летящие — и бесконечные — дождя. Движение. Вечное, неостановимое, всесильное. А потом — ясная зелень, и тепло дневного свелила, покачивание, зыбкое и нежное. Крики чаек, и запах — такой же, как тот, на который Кэррадок вышел из туманного мира. Запах берега.