Саксов подвела заносчивость греков и римлян. Впрочем, жизнеописатели Александра и диодохов ругали колесницы серпоносные, а Цезарь удостоил умеренной похвалы британские — именно за то, что, способствуя маневренной партизанской войне, в битву не лезли.

Саксы расступились — но до дротиков дело не дошло. В брешь ударила кольчужная конница. Клин разжал саксов надвое, но начал увязать в массе. Посыпались удары. Проходя сквозь строй, колесницы вреда особого не нанесли. Разве Анна вновь окровавила крюк, а Окта любезно вернул врагам ту самую франциску, из-за которой остался без любимого скакуна и на ближайшие недели лишился способности ездить верхом. Зато, прорвавшись, ударили болтами — в спины рубящихся со всадниками бойцов. От штурмового строя к тому времени и так ничего не осталось — а импровизации, возникшей от непроизвольного смыкания, хватило ржания, лязга колёс, болтов и крюков, да метких дротиков графской свиты. Что колесницы в одиночку не ходят, Окта уяснил сам — и в людей своих вбил. Днем маленький отряд не добился бы ничего — но ночь увеличивает врага лучше любой лупы. Началось бегство.

От резни саксов спас приказ графа — и крики фанфар. "Живым — собраться!" Надо выполнять главную задачу, а не головы резать. Хотя новый меч в который раз показал себя оружием надежным, и просил рассечь острием десяток бегущих. Ему это особенно понравилось: рубить с коня. Хотелось и с колесницы попробовать. Про клинок начинали ходить байки: что ему уступает любая броня, что он режет железное оружие, как масло. Неправда. Просто — оружие выше всяких похвал. Которое не гнётся, когда острие бьёт врага между доспехом и шлемом. Которым можно встретить вражеский клинок — хотя лучше такого и не делать — и не остаться безоружным. И уж остроты его с лихвой достает на долгую битву — чего никак не скажешь о старых мечах. Те через час сечи можно отдавать в перековку!

Но гоняться за славой, когда союзники изнемогают? Теперь, поднявшись на холм, граф увидел всю картину. И, в который уже раз, подивился предусмотрительности бриттской богини.

Этот холм она собиралась окопать. Включить в линию укреплений. Хотя бы гребень. Но лишние полторы мили удлинили бы циркумвалационную линию вдвое. Выбирая между вторым рвом и холмом, Немайн выбрала ров. Теперь ров завален, а с холма, под гору, катятся саксы. Возле иссеченного частокола уставшие воины — все вперемешку — пытаются не пустить врага внутрь укреплений. Зато на вершину холма взошла его конница. Удар сверху вниз, да в спину — мечта! У четырех других колесниц иная работа. Прежде, чем возглавить таранный удар, Окта приветственно помахал огням лагеря. Знал: сида увидит.

— Слава графу Роксетерскому! — донеслось со стороны лагеря, — Все позиции держатся! Бей!

Заметила. Ей подали факел, машет в ответ. Колесничий опустил длинное копье. Всадники так же поступили со своими, покороче. Теперь все в броне — и не угадать, кто мерсиец, кто камбриец — тем более, что многие из воинов уговорили свои общины признать правителем Окту. Тех прав, которыми он, как граф, обладал в Роксетере, в новых владениях не пахло — зато воинов и кое-какие доходы приобрел. Вместе с необходимостью постоянно навещать Камбрию для отправления суда.

— Слава! Роксетер! — орут защитники укреплений.

— Роксетер! Камбрия! — крик всадников бьет по растерянным врагам раньше копий. Ударить частоколом? Бежать тем некуда — впереди стена, позади конница. Зато их много… Рисковать не хотелось. Окта перестроил отряд в клин. Дал отмашку трубачам. Конец самой успешной из колонн оказался и самым страшным. На сей раз преследование сдерживалось лишь необходимостью поддерживать порядок. Которому очень способствовало покрикивание с башни.

— Все укрепления держатся! Граф, левее — мины!

Понял! Хотя для него «мина» — не взрывчатка, а траншея или подкоп. Заходит в тыл тем хвикке, что сгрудились в углу между укреплениями. Осторожно, медленно. Его заметили, начали отступать — через ловушки. Пусть стрекала доблестно полегли — триболы остались. Судя по крикам и стонам, избежать укуса за ноги удалось не всем.

— Внимание! Вижу огни!

На вершине холма полыхают три костра. Аннонцы сложили их заранее, Эйре оставалось только поджечь. Поддельный сигнал к вылазке гарнизона.

— Всем — к внутренним линиям! Бета, косой, возвышение два. Бей! «Бета», возвышение один!

Гарнизона в городе после истории с кожами — сотен семь. Еще полстолько — женщин, подростков, стариков. Кто может стоять на стене, но не годится для вылазки. А еще кому-то нужно рабов стеречь. Если их не перебили. Сколько из них вышло? Половина. Меньше, чем надеялась, но тоже не плохо. Плохо, что дорогу им стрекалами не устелешь — самими нужна. Вот эти самые четыреста шагов между частоколом и воротами. Саксы прорвутся — но там, где не преуспели тысячи, сотням ловить нечего. А потому — ждать, пока отойдут от города подальше. Пока перелезут ров, другой. Пока ввяжутся в рукопашную схватку… Пора! Над полем боя разносится:

— Луууковка!

Войско радостно подхватывает.

— Лук и Камбрия! Лук и Дивед!

Лук для всех — символ страны, боевой клич. Но и прозвище Нион! Сигнал. Пора засадной сотне выплеснуться из базилики, превращенной в храм Одина. Еще вчера саксы тут приносили жертву. Но собственную кожу пожалели. Свиньи — обычной жертвы — показалось мало. Пришлось вспомнить старину, и принести человека. Даже не одного. Гудели рога, и важные жрецы, следили, как истекают кровью одурманенные священным вином жертвы. Молились бы о священном — сожгли б или удавили. А для войны — чем больше крови, тем лучше. И все равно Нион морщилась. Да, обычная замена, жизнь за жизнь. Да вряд ли жрецы, что лежат с перехваченными глотками у ее ног, были столь великими друидами, чтобы ценой нескольких рабов купить неуязвимость сотен воинов. А христиане сильны: их Бог дозволил собственную плоть и кровь приносить в жертву. Так на что они надеялись? Теперь под сводами базилики вновь собрались христиане. Не молиться. А впрочем, многие шепчут под нос молитву.

— Готовы? Вперед!

Странно и смешно: осаждающие захватывают ворота для того, чтобы закрыть! Пока ушедший на вылазку гарнизон не понял, в чем дело.

Ушли не все, половина. Остальные — их пятеро на каждого камбрийца — размазаны по стенам. Укрепления — старые, римские — все, на случай предательства, открыты сзади. Римляне и бритты боялись заговорщиков, не народа. Да и подвиги защитникам легче совершать на глазах у тех, кого они обороняют. А потому все решает — кого куча, да кому с башни Неметона покрикивает. Не только Луковке!

— Рабы Глостера! Кто из вас хочет стать свободными гражданами? Восстаньте. Отомстите за годы унижений, за плети, за казни! Пришла пора! Наши воины уже в городе! Всем, кто встанет рядом с ними — воля и добыча!

Увы, холопское звание лишает мужества. Вспомнить былую свободу могли разве некоторые женщины — да и тех давно сломали. И все же, призыв богини не прошел совсем впустую. Дети да подростки — бесстрашны. Нашлось и отчаянное взрослое сердце. Одно.

— Не хочу быть рабыней. Убьют вас — с вами умру. Меня зовут Тэсни. Тэсни верх Максен, и я внучка свободных бриттов.

Из любопытства, да потому, что от безоружной да неученой в драке толку мало, Нион оставила бывшую рабыню при себе, да при воротах. Жернова крутила — и со створками тяжеленными поможет.

— А что вы с остальными рабами сделаете?

— Мерсийцам подарим. Неметона говорит, в Камбрии невольникам не место! У нас только воины. А там рыцари, бывает, не с королевской казны кормятся, а с деревни, жители которой на войну не ходят… Так что место им найдут.

Далеко отряду разбредаться не стоило. Три десятка остались в храме. Семь — наскоро разорили ближайшие к захваченным воротам дома, соорудили баррикады. Тут снаружи полезли ходившие на вылазку, изнутри — те, кто остался. Но Майни двинула к стенам всю пехоту — не штурмовать, но поднять крик — и тем, кто стоял на стенах, пришлось этим обеспокоиться. Тех, кто делал вылазку, разогнали прошедшие воротами лагеря «Бета» мерсийцы. Условный стук — и ворота распахнуты. Своих уцелевших глостерцам пришлось впускать через лазы для вылазок или затаскивать наверх на веревках. К утру вокруг ворот красовалось камбрийское укрепление — напротив саксонское. "Дом Сибн", как начали называть базилику, тоже выстоял ночь. Оборонять крепость в таких условиях гарнизон толком не мог — а что оставалось?