Таким образом, эпос отражает как минимум три взгляда на престижное обучение и, соответственно, два изменения мировоззрения в отношении карьеры. Вместе с тем, кроме переосмысления старых мотивов в новых условиях социальной практики, которое потребовало частичной замены понятий, в эпосе, по всей видимости, присутствует изменение значения сюжетных ситуаций без трансформации «типических мест».

Если не учитывать переосмысления сюжетов, то некоторые из них сами могут оказаться вариантами одного и того же события, «увиденными», в буквальном смысле слова, с различных точек зрения: так, в частности, княгиня Евпраксия порезала руку на пиру в присутствии Чурилы:

Примерно то же самое в похожих обстоятельствах с участием Тугарина Змеевича:

В данном случае само «типическое место» не изменилось, так как не изменилась традиция пира, однако существенное изменение претерпела общественная оценка имевшего место события, поскольку модифицировалась практика гендерных отношений.

Сходство былинной «социальной практики» в передаваемом эпизоде обоих сюжетов налицо, несмотря на множество различий в предыдущем и дальнейшем повествовании. Поведение княгини не изменилось, поскольку ее действия сохранили функциональный характер в образно-символической системе данного общества. Знак готовности на определенные жертвы ради жениха всегда имел целью привлечь его внимание — впоследствии он трансформировался в обыденной практике в обычай пересаливания пищи (когда соль стала цениться больше, чем намеренное нанесение себе увечья как символ готовности подчиниться власти мужа, пролить за него свою кровь).

«Лебедь белая» во многих случаях славянской социальной практики выступает в качестве синонима невесты (Марья-Лебедь Белая в сюжете о Потыке). Необходимо обратить особое внимание на то место, которое занимает символика «белой лебеди» на почестном пиру. Отдельное ее упоминание в качестве некоего «третьего блюда» (десерта), возможно, указывает на нечто большее, чем простой каламбур.[827] К тому же, мясо лебедя очень жесткое и его употребление можно отнести скорее к символической замене какого-то первоначального, вероятно, важного ритуального действия. Кроме того, символика «лебеди белой» прослеживается и в сравнении с другими обрядами — так, например, эпическая княгиня Евпраксия резала (рушала) лебедь белую — признавалась в любви к Тугарину Змеевичу в сюжете об Алеше Поповиче. Это явление эпической социальной практики имеет близкие аналогии в статье 35 устава князя Ярослава, где говорится об обычае «краять сыр» (т. е. резать его) в ходе помолвки.[828]

При этом необходимо отметить, что поведение эпической княгини Опраксии уже не выделяется на общем социальном фоне, допускающем внебрачные половые отношения, близкие по типу к куртуазным, но с русской спецификой:

Вариант:

По всей видимости, понятие «куртуазная любовь» было воспринято по-разному мужской и женской половинами социума Древней Руси. Начало ее распространения, скорее всего, можно связать с возрастанием социальной роли Богатырей в образе Гусляров — Ставра, Садко, Псевдо-Добрыни. Каждый из этих образов связан с путешествиями и возвращением героя из странствий к жене. Вполне возможно, что данный образ богатыря появился под косвенным влиянием деятельности трубадуров, как отзвук русского восприятия европейской лирики.

Для мужской части древнерусского общества новое веяние стало логичным следствием существовавших дружинных обычаев, органично вошло в их контекст и понималось своеобразно, в основном, в качестве нового варианта богатырского спора:

Специфика заключается в том, что в данном случае тема «запретной», «недосягаемой» любви мужчины к женщине и лирический ритуал ухаживаний за предметом обожания не привлекает внимания сказителя, поскольку это считается не характерным для образа богатыря в целом. Стереотип общества в отношении «богатырского» поведения изначально предполагает нарушение любых запретов для достижения поставленной цели. Напротив, стереотип «жертвенной любви», заботы об избраннике, стал основой женского поведения и одновременно темы «недосягаемой», «запретной» любви женщины к мужчине (вне брака).

Для женщины такая «ЛЮБОВЬ» действительно является трагической. Ее наказание — продажа или казнь на торгу,[831] месть мужа,[832] оскорбленного по причине неминуемых насмешек в случае огласки, — ничто в сравнении с целью, которой первоначально, по всей видимости, было замужество за наиболее престижным женихом.

Контраст социального восприятия в сравнении двух изображений былинной княгини Опраксии очевиден. В одном случае она получает однозначно негативную оценку.[833]

В другом случае — поведение княгини не выходит за рамки социальной нормы:

Оно вызывает лишь неодобрение: