Так, например, Илья Муромец и Добрыня Никитич, а также, в ряде вариантов, Илья и Святогор, ищут соперника для поединка, причем особенной разницы в том, кто их соперник (русский богатырь или «Идолище поганое») зачастую не наблюдается. В случае поединка Добрыни Никитича и Дуная бой вообще идет не на жизнь, а насмерть, и лишь вмешательство Ильи Муромца позволяет обойтись без жертв. Богатыри стремятся к поединку как к заветной цели, жизненно важной для них. Весьма важно то, что именно после данного поединка их отправляют в поход за невестами, либо поединок совершается уже в процессе «женитьбы» богатыря.

Возможно, именно это обстоятельство толкало славянскую молодежь в походы, по крайней мере, еще во времена Святослава Игоревича. В этой связи можно вспомнить строки Льва Диакона о том, что Святослав взял с собой в поход всю славянскую молодежь. Традиционное вооружение богатырей — палица, копья, нож (иногда к этому добавляется лук и стрелы, меч — крайне редко) аналогично изображению вооружения славянских дружин, нападавших на византийские пределы, и в известиях арабов (Ибн-Русте и др.), указывавших на дротики, лук и стрелы как основное вооружение.[628]

Как правило, герои былин долгое время остаются холостяками (молодой неженатый). Такой статус никогда не поощрялся в земледельческих обществах, где сила и удача (спорынья) всегда связывалась с плодородием во всех его проявлениях.

Так, к примеру, князь Владимир имел пять законных (водимых) жен (о которых известно по ПВЛ) и примерно восемьсот наложниц.

Особое мнение по этому вопросу высказал А. А. Шахматов. Опираясь на работы И. Н. Жданова, М. Г. Халанского, Н. И. Костомарова, А. М. Лободы, В. Ф. Миллера, он выдвинул гипотезу о том, что: «Поход на Корсунь связывается со сватовством Владимира: оскорбительный отказ Корсунского князя имеет следствием насильственное добывание невесты. Очевидно, составитель жития[629] пользовался мотивом, данным в одной из былин о сватовстве князя Владимира».[630]

По предположению А. А. Шахматова, «былина рассказывала о насмешливом отказе царевны, о походе Владимира под Царьград, о взятии Царьграда, об убиении греческого царя и его жены, о бесчестии царевны в присутствии родителей … но былину пришлось переделать: греческий царь заменен корсунским князем, поход на Царьград — походом на Корсунь, … наконец, женитьба Владимира, после жестокой расправы с родителями невесты, заменена отдачей Корсунской княжны, после убиения ее родителей и бесчестия над нею, за Владимирова воеводу Ждьберна».[631]

Былина о Глебе Володьевиче действительно очень похожа на типичный сюжет о сватовстве, но вряд ли здесь можно вести речь о необходимости в переделке былины. Упомянутые Шахматовым мотивы — «насильственное добывание невесты» из-за «оскорбительного отказа князя Корсунского» в эпосе осмысливаются в несколько ином свете. О событиях подобного рода повествует не былина о Глебе Володьевиче, и даже не о Дунае, а об Иване Годиновиче, где в качестве жениха формально указывается не богатырь, который является всего лишь послом, а князь Владимир:

В данном сюжете весь смысл поездки богатыря Ивана Годиновича за невестой в том, что официально сватается не он, а Владимир-Князь. Таким образом, изначально смысл Корсунского похода может оказаться сведенным к сватовству Ждьберна, а не князя Владимира. В тех случаях, когда богатырь воспринимался как «холоп», «робичич», шансов на непосредственное сватовство к сколь-нибудь знатной (свободной) по происхождению женщине у него практически не оставалось: «за Иваном (богатырем) жить — холопкой слыть». По сообщению Ал-Бекри,

В условиях почти повсеместной «покупки» жены князь, по всей видимости, служил неким посредником: приобретая невесту якобы «для себя», он отдавал ее замуж за своего богатыря. Однако это не отменяло его брак с невестой как формальность при заключении сделки.[634]

Вероятно, это простое совпадение, но количество «наложниц» князя Владимира, упоминаемых в Повести временных лет (800), примерно соответствует количеству отроков в постоянной дружине Киевского князя: «Святополк отвечал: «У меня 800 отроков, довольно будет: могут стать противу половцев»…».[635] Эта же цифра упоминается в ПВЛ еще в одном месте: «Тем временем выдал Ярослав сестру свою за Казимира (короля польского), и Казимир отдал (Ярославу) вместо свадебного выкупа 800 русских пленных, взятых еще Болеславом, когда он победил Ярослава».[636] Возможно, это совпадение, либо некая, обычно употребляемая в таких случаях цифра, но скорее всего, это не просто пленные, а заложники, данные Болеславу Киевлянами для его «бегства»,[637] то есть фактически киевская знать, прежняя «дружина».

Подобные отношения зафиксированы, в частности, у пруссов:

Их социальная практика, по всей видимости, была аналогична общеславянской — Владимир I, в частности, наследовал невесту и жену Ярополка.

Своеобразное «право первой ночи», судя по всему, было неизбежным следствием брака «не для себя» с передачей младшей жены как имущества в собственность другому лицу за деньги либо за службу. Возможно, церковный взгляд на чрезмерное женолюбие Владимира является следствием непонимания или незнания особенностей языческой социальной практики: «И бъ несыть блуда, приводя к собъ мужъски жены и дъвицъ растьляя»,[639] то есть, вероятно, он возвращал себе отданное имущество в случае ненадлежащего исполнения службы (бояр — «мужей») и готовил «награды» для отличившихся дружинников («отроков», становившихся «мужами»). В эпосе это можно проследить на примере сюжетов о Добрыне и Алеше, о Даниле Ловчанине, о Ставре и т. д., не сумевших адекватно показать свою «службу» князю и похваставших женами вместо воинского труда.[640]

Таким образом, даже учитывая некоторое сходство, свести только к Корсунской легенде или к житию Владимира Святого былину о Глебе Володьевиче невозможно, тем более что в сюжете нет даже намека на сватовство со стороны князя Глеба. Наоборот, это скорее самопросватывание девушки, поскольку свои действия по отношению к корабельщикам Маринка Кайдаровна пытается представить как способ познакомиться с выгодным женихом: