Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Одеревенев от горя, она отработала смену и побрела в свой незаконный дом. Возле остановки такси ей встретился аспирант в галстуке со змеем. Даша машинально поздоровалась, во он посмотрел удивленно, не узнал, хоть и работали они оба в комсомольской бригаде. Он махал кому-то рукой, звал такси и говорил своей спутнице:

— Какая нам разница, «ЗИМ» или «Победа»?

А девушка с черно-бурой лисой через плечо щурила похожие на лучи ресницы.

— Через два дня дома, Москва, Красная площадь, Охотный ряд! Ах, уж скорее бы!

Они сели в такси «ЗИМ» и обогнали Дашу. Даша была не завистлива, а тут горько позавидовала. В комнату она вошла с неподвижным лицом и сухими глазами.

— Дашенька, какую я кашу наварила! Гречневую а подкорочкой! — Веруша стала собирать на стол. — Поешь нынче с новой тарелки, с синим краешком.

«Заюлила моя лиса-лисонька! — грустно подумала Даша. — Чувствует, что беда надо мной».

— Да уйди уж, уйди! — сказала она сурово, боясь расплакаться, но когда Вера обняла ее, Даша не выдержала и заплакала.

— Что, Дашура, Дашунюшка? Да что ж ты? Да не пугай, сердце не терпит, скажи, что?

— Конец, Верунька, конец! — твердила Даша, — Уеду от позора! Я тут мучаюсь, мама там! Приеду, обрадуется-то! Уж кто к чему приспособлен! Я в колхозе родилась, мне и жить в колхозе!

— Почему? Что? Да ты хоть расскажи, что случилось.

Даша выплакала первые слезы и заговорила спокойно:

— Десять недодаю!.. Не могу сдвинуться! Ведь бьюсь, бьюсь!.. Хоть бы на одну прибавить! И повесили еще эту доску! Висит она надо мной, как злодеяние! Василия Васильевича подзывала к себе. «Все, говорит, правильно делаешь, да быстроты не имеешь». А сегодня… он… товарищ Бахирев… «Эх, Даша ты, Дата! — говорит. — Наихудшая в смене…» Это я-то! Ах, Веруша, Веруша! — в отчаянии Даша прижала темные кулачки к сердцу. — Нету у меня радости в жизни! Ведь я эти ленты каждую ночь во сне вижу! Как засну, так сразу арматуру вкладываю. До того она в меня въелась, И гоню и гоню каждую ночь. И во сне одно — только бы норму! Ах, только бы получилось!

— Хоть во сне-то получается? — чуть не плача, спрашивала Веруша,

— И во сне у меня не получается. Нигде у меня ничего не получается.

Так они и не поели Верушиной каши. Прикорнули рядом на кровати, погасили огонь, и Даша, захлебываясь, выкладывала все горькие обиды, нанесенные судьбой:

— Иду, вижу — едет этот профессорский сын в галстуке со змием. Работу на посту провалил, в штабе им недовольны, всем пренебрег. А у него и такси, и Москва, и девушка с лисой. Отчего же это так, Верунька? Для него все — учись, галстуки носи, девушек катай! Сегодня у него завод, завтра — Москва. А у тебя одно только желание — еще десять штук стержней! Ты из-за этого рада ночами не спать, руки в кровь отбить рада!. И нету!

Земледелыцица Ольга Семеновна пришла с работы и, не зажигая огня, чтоб не будить девушек, укладывалась спать. Даша притихла, но когда соседка уснула, Даша снова тихо заговорила:

— А как мы с тобой в войну жили, Веруня? Лебеду заваривали… Маленькая была, нанималась к соседям гусей стеречь, да и то заработанное не себе, маме. Был бы отец, не допустил бы до этого. Отца фашисты убили, дом сожгли. За что ж это они? Сколько еще бесправия на земле! Сколько бесправия! Ведь мы еще молоденькие, а сколько горя приняли через них! И теперь… Ну, чего я прошу, о чем мечтаю? Еще бы десять лент сделать! И даже это мне не дается!

И вдруг из другого угла комнаты раздались всхлипывания. Земледельщица Ольга Семеновна села на кровати. Она была мрачной и молчаливой, говорили, что она «не в себе», девушки жалели ее, но, услышав ее всхли-пывания, испугались и притихли.

— Господи! — раздался в темноте голос Ольги Семеновны. — Бросят вот такого кутенка в реку, а он весь трепыхается, весь трепыхается! Утонет либо всплывет? Утонет либо всплывет? Лапчонки-то ведь еще махонькие, куда бы им!..

Она подощла, ощупью нашла Дашину голову и погладила ее.

— А ты полно плакать! Ни у кого сразу не получается. Все у тебя будет ладно. Только очень уж ты восприимчива. Гляди, как все жилочки у тебя напружинены! Ты ослабься. Ослабься, ляг на спину. Я тебя потеплей укрою. Слушай меня. Ведь я, поди, три твоих жизни отстукала.

Даша легла на спину и расслабила мышцы.

— Не с чего тебе отчаиваться! — заговорила Веруша, обрадованная поддержкой Ольги Семеновны. — Сама же говоришь, лента — тонкий ажурный стержень. Помнишь, как брак шел, тоже думала, не одолеешь. А как одолела! И «молния» про тебя была. И как все тебя полюбили!

И Василий Васильевич, и девчата тоже, и Сережа подвез на машине!

Слезы снова покатились из Дашиных глаз.

— Только и было тогда моей радости! Василий Васильевич, Сережа, товарищ Бахирев. Ох, Веруня!

— Перетрудила ты себя, — сказала Ольга Семеновна. — Тебе бы еше у мамина подола прятаться, а ты мать собой хочешь укрыть… Одна… место новое… Долго ли так и сорвать сердце? Все ладно будет. Поспи.

Даша успокоилась, полежала тихо, потом снова заговорила:

— Как оторваться? Другие говорят — грязь, шум, копоть! А для меня нет лучшего места! И девчата, и Василий Васильевич, и штаб бригады! Как от всего этого оторваться?

— Да никто же тебя и не гонит! — сказала Веруня. — Отоспись, а вечером пойди опять, постой возле Людки Игоревой. И какой она такой секрет знает, что гонит двести процентов?

— Она людей не обучает, только славу пускает, — сказала Ольга Семеновна. — Ей выгодно, что одна такая.

Даша заснула. Проснулась измученная, но решительная. «В последний раз попытаюсь. Неделю проработаю, не научусь — домой поеду, — посмотрела на часы — Людке Игоревой как раз смену заступать… Пойду глядеть».

Игорева, тоненькая, строгая, до начала смены ходила по цеху: проверила пески, увидела, что кран испорчен, пошла к мастеру требовать, чтобы исправили кран. Проверила температуру печи, сходила за арматурой. Она держалась гордо и на Дашины слова только бровями повела:

— Ходи. Учись.

Даша, готовая на любое унижение и посмеяние, тенью следовала за ней: «Глядят на меня — пусть! Смеяться станут — пусть! Мне бы только понять ее секреты! Какой контроль произвела! Не хуже мастера».

Ровно по гудку Игорева взялась за первую ленту. Даша много раз стояла возле нее. Но раньше она училась последовательности движений и приемов. Теперь они были ясны и сходны с Дашиными. Почему же Люда давала вдвое больше!? «Все углядеть! Проникнуть в секрет! — думала Даша. — Если не проникну, мне здесь не жить». Игорева почти не смотрела на руки. Она о чем-то думала, перебрасывалась то с тем, то с другим отдельными словами, а пальцы ее скользили, чуть прикасаясь к арматуре, вкладышам, лопаточке, и сами собой делали все, что надо. Вот она легким движением засыпала состав, и Даша подумала: «Я всем кулаком, а она краем ладошки!» Вот, не глядя, протянула руку к вкладышам, взяла их тремя пальцами, мягко положила на место. И Даша сказала себе: «Я не беру, а хватаю, не кладу, а втискиваю!»

Арматура, казалось, сама, когда надо, прилипает к Людиным пальцам, когда надо, отклеивается, — так легко прикасалась она к проволоке. «А я, дурочка, арматуру держу, как мотыгу», — поругала себя Даша.

Иногда, в ответственные моменты, Игорева прищуривалась, словно глаза мешали рукам. Даша забыла про самое Люду Игореву, загляделась, залюбовалась ее пальцами. «Какие же вы умнята! Вынули, подправили, обдули, опять положили!.. Ах, хорошо! А мои, мои так сумеют?» Она поглядела на свои пальцы — тоненькие, не хуже Людиных. Пошевелила ими, сперва медленно, потом быстрее и вдруг открыла в них незнакомую прежде гибкость и быстроту и поверила в них — сумеют!

В колхозе Даше приходилось делать грубую работу — мотыжить, копать, косить. Старательная, она привыкла вкладывать в каждое движение рук всю свою силу, и теперь привычная старательность губила ее. Когда она поняла это, то спрятала руки под платок и повторила легкие, скользящие движения Люды. Пальцы шевелились все быстрее, они уже шевелились быстрей, чем она могла скомандовать им. И она удивилась своему открытию: «Батюшки! Могут! Смогут еще быстрей, чем у Люды!

76
{"b":"103762","o":1}