Слова Иванова несколько обескуражили Белку. — А ведь не только ты в рубашке родился, — заметил Валерий. — Стреляй он, когда мы рядом стояли, наверняка попал бы в кого-нибудь. Стоящим вокруг стало не по себе.

— Молодец… Ты у меня молодец, мальчик… Зверюга…

Зверь положил чемоданоподобную морду на плечо хозяина и смотрел куда-то в глубину себя.

«Ладно, чего уж там, я же для этого и предназначен», — казалось, говорили его глаза, а может, так оно и было.

— Господи, совсем с ума сошел. С собакой разговариваешь.

— А с кем мне разговаривать? С тобой? — не оборачиваясь, спросил Иванов.

— Псих, — резюмировала Виолетта и скрылась на кухне.

Николай не хотел портить отношения раньше времени, а тут ещё помог звонок. Зверь встрепенулся, но хозяин успокоил собаку и приказал лежать.

На пороге стояла хозяйка эрделя.

— Я к вам, Николай…

— Проходите. Чай, кофе?

Ему сейчас было все равно, лишь бы не оставаться наедине с женой. Мог сорваться. А было ещё рано. Николай наметил собственный срыв после того, как поглядит на протеже Гарика. Тогда можно будет говорить о разводе. Хотя что развод? Формальность. Для него всего лучше сохранить штамп в паспорте, но как тогда делить квартиру…

— Какой чай? Чай! У меня собаку чуть не разорвали госпитальные… Да вы их знаете, целая стая. С больничной кухни кормятся, а все равно бездомщина, она бездомщиной и будет. Пора положить этому конец. Только вы, только ваша собака может. Это что же получается — я завожу породистую собаку, а какие-то шавки подзаборные её рвут? Теперь придется ветеринара вызывать, прививки снова делать. Хорошо, я вмешалась. И меня могли порвать. Вот…

— Но не порвали?

— Чудом.

Иванову лично её жалобы были до лампочки, но, коль взвалил на себя статус Вождя Всех Народов, выполняй.

— Понял, вы хотите, чтобы я их Зверю скормил?

— Боже упаси. У нас же общество. Давайте Службе заплатим, пусть приедут и всем им отрежут… Ведь самцы только от этого и бесятся.

— Не только. Бывают и другие интересы. Вы ступайте домой, а я подумаю, как нам всем помочь. И помажьте её мазью Конькова. А так, смотрю, ничего страшного.

Зря он это сказал. При родителях отзываться о детях-то пренебрежительно нельзя, а о любимице тем более. Хозяйку эрдельки понесло.

— Вы знаете, у неё не так давно сахарный диабет обнаружили. Все время пила и в два раза больше ела. А худела на глазах. Я прямо извелась вся. Капризная…

— Представляю, какой кошмар. У меня теща диабетчица.

— Тогда вы знаете. Наблюдается сердечная слабость, постоянные расстройства желудка, половые рефлексы угасают. Кошмар, вы верно заметили.

Дама удалилась. А Иванов стал собираться в поход.

— Ты что, идиот совсем, они же порвать могут, спаситель человечества, — показала, что слышала и в курсе всех событий, Виолетта.

— Мы их сами порвем, правда. Зверь? Пошли… Зверь недоуменно глянул на хозяина. Не прошло и часа после вечерних событий. Впрочем, новый поход — новые впечатления. «Раз так, пошли, хозяин».

Темень была — глаз выколи. Но над территорией ветеранского госпиталя небо светилось. Там стояли мощные лампы. По дороге он подобрал обрезок оплетки кабеля, и теперь это оружие внушало Николаю чувство уверенности, а внешне сейчас он походил на неказистого блюстителя порядка, прогуливающегося по своему участку с «демократором».

Пять минут, и путь им преградил зеленый забор. Еще сотня метров вдоль него, и в дыру. Вот оно, это место, где недавно лежал Зверь, окруженный сворой. Площадка просохла, и на ней носилось с десяток собак, пока не обращавших на пса и хозяина никакого внимания. Это только с первого взгляда казалось, что они все разномастные. Немного приглядевшись, можно было заметить, что многие были, несомненно, кровными родственниками. Иванов и Зверь молча наблюдали за игрой стаи, и каждый думал о той их встрече. Иванов, вспоминая, размышлял о настоящем и будущем. Зверь — о настоящем и недалеком прошлом. О далеком он не любил вспоминать, так как ненавидел предательства. Тогда уезжавшие за рубеж хозяева якобы из-за того, что не успели оформить ветеринарное свидетельство, оставили его при гаражном кооперативе. Там ему, привыкшему к роскошной жизни, жилось не сытно. К тому же охранял гаражи крепкий коллектив немецких овчарок, с которыми отношения не сложились. Сбежав от них, он больше месяца жил среди вот этих, резвящихся на воле. В эту стаю принимали всех, но каждый мог рассчитывать только на то место, которое соответствовало его возможностям. Внутри стаи был каждый за себя, и это нравилось Зверю, потому как справедливо. Жизнь здесь была порой голодной, но вольной и тем прекрасной. Это ничего, что все чем-то болели, что у каждого были власоеды и блохи, жилось-то легко и весело.

Может, и сейчас бы бегал с ними, если бы не этот злополучный мосол. Вряд ли он оказался там случайно, как и битое стекло в прошлогодней траве. И эти шавки в течение всего дня не претендовали на кость, помня загривками, кто есть кто. Но в стае имели место свои принципы, свои законы. К вечеру, потеряв много крови, он настолько ослаб, что уже не мог передвигаться на порезанных лапах. Тогда его обложили, требуя добычу. Зверь не держал на них зла ни тогда, ни теперь. Все было правильно, согласно законам. Слабый должен был уступить сильным. Сильному мясо — слабому кости.

— Ну что. Зверюга, вспомнил своих обидчиков? — спросил Иванов, отстегивая поводок. — Ну-ка, надери им холки, чтобы духу их здесь не было.

Зверь не тронулся с места, якобы не понимая, чего от него хотят.

— Зверь, фас! — негромко приказал хозяин. Собака, повинуясь команде, рванулась вперед, но, пробежав половину расстояния, остановилась.

— Зверь, фас! — выкрикнул Иванов.

Пес топтался на месте, не зная, на что решиться. Услышав крик, собаки перестали резвиться и обратили взоры на Зверя.

Первой его узнала рыженькая сучка с перебитой лапой и уже тяжелым животом. Она помнила о нем все это время, и не случайно.

Будущая мама, сильно прихрамывая, бросилась навстречу с радостным лаем. Затем ещё с полдюжины последовало её примеру, также радостно заливаясь. Зверь отбежал ближе к Николаю и залаял, приказывая собакам остановиться. Отбежал не из-за страха перед бегущими на него и не из-за чувства вины перед рыжей, а из опасения, что не сможет не ответить на их искреннюю радость тем же.

Собаки остановились, а вырвавшаяся вперед рыжая сучка вернулась к своим, обиженно тявкая, так как не ожидала подобной реакции от такого внешне презентабельного кобеля.

Зверь стоял и лихорадочно соображал, что же делать дальше. Он, конечно, мог потрепать тех вдалеке, не захотевших его поприветствовать, но этим бы подставил остальных. Не могли же они держать нейтралитет, видя, как треплют товарищей. Получалось, что надо или перешагнуть через себя, или не послушать хозяина. Альтернатива для пса чудовищная.

— Зверь, взять их. Фас! — закричал разъяренный Николай.

В ответ раздался дружный лай приятелей Зверя, призывающий Иванова прекратить вбивать между ними клин и оставить собаку в покое.

— Я тебе говорю, фас!.. Сволочь, — орал взбесившийся Иванов.

Он понимал, что все его планы рухнут, если будет иметь место неподчинение его приказу, будь то собака, будь то человек. Твердая власть требовала беспрекословного подчинения. Он подбежал и, не помня себя от ярости, ударил поводком по спине провинившегося. Зверь стерпел, ничем не выдавая обиду. Иванов замахнулся второй раз, но рычание униженного пса и грозный лай, теперь уже всех, и дальних и ближних, присутствующих на лужайке собак, охладили его пыл. Он отлично помнил случай с Евсеем. Отовсюду слышался протест против рукоприкладства, чередующийся с различными призывами. Одни призывали Зверя, откусив что-нибудь у Иванова, примкнуть к ним, другие — изрядно его потрепать, третьи — просто разодрать, как бомжа на прошлой неделе. А все вместе предлагали свою помощь.