Жена хотела украдкой сама вписать туда два предложения, чтобы побыстрее и побольше получить денег, но я ей напомнил про Льва Николаевича и Софью Андреевну. Она всю ночь плакала, а утром понесла что-то в ломбард. Что именно, я узнал, когда хотел надеть ботинки.
Ну, да это не важно! Для меня главное: ручка, бумага и окно в жизнь!
Судьба
Молодой человек Киселев почувствовал себя плохо и пошел к врачу.
- Покажите левую ладонь, - сказал врач.
Киселев показал.
- Что ж вы хотите, - сказал врач, - у вас линия жизни в тридцать лет кончается.
- Так что ж мне теперь делать? - испугался Киселев.
- Ну ладно, - сказал врач, - так и быть...
Он взял фломастер и удлинил Киселеву линию жизни почти до запястья.
- Спасибо, - сказал Киселев и, смущаясь, спросил: - А... а насчет денег там как?
Врач глянул на ладонь и нахмурился.
- Сколько вы получаете?
- Сто двадцать, - сказал Киселев.
- Все верно, - сказал врач.
- А... а ничего нельзя сделать? - заискивающе улыбнулся Киселев.
- Ну, я не знаю, - сказал врач.
- Ну я вас очень прошу, - сказал Киселев, - я в долгу...
- Ну ладно, - сказал врач, - давайте руку.
Он провел Киселеву линию, тот щекотно поежился.
- А... а вот, чтобы одаренность, талант... там у меня линия как? - кивнул на свою ладонь Киселев.
Медик надел очки и внимательно вгляделся в его ладонь.
- А у вас ее вообще нет, - спокойно сказал он.
- Как так? - растерялся молодой человек.
- Не знаю, - сказал врач, - только нету.
- А... а может быть?..
- Нет, нет, - решительно замахал руками медик, - это вопрос щепетильный.
- Ну я вас очень... очень в долгу...
- Ну я не знаю, - задумчиво сказал врач, - я сделаю вас талантливым, а вы чего-нибудь... не того чего... Талант ведь разный бывает: злой, добрый...
- А вы сделайте, чтобы я был добрый! - жадно попросил молодой человек.
Медицинский работник вздохнул, взял фломастер и провел ему еще одну линию.
- Все? - спросил он.
- Н-не... совсем, - краснея и пряча глаза, сказал Киселев. - А... а с женщинами у меня как будет?
- Вы женаты? - спросил врач.
- Женат, - сказал Киселев.
- Вот так и будет.
- А... а ничего нельзя?..
- Нет, - твердо сказал врач, - это выше моих сил.
- Ну я очень прошу вас!
- Нет, нет, нет, - повторил врач.
- Ну я в долгу не останусь, - напомнил Киселев.
- Нет, нет, нет, - повторил специалист.
- Ну... я три раза в долгу не останусь, - предложил молодой человек.
- Ну ладно, - сказал медицинский работник. - Только из чисто научных соображений.
И он вывел на ладони Киселева еще одну линию.
- Теперь все? - спросил он.
- А что еще может быть? - деловито спросил Киселев.
- Еще... удовлетворенное тщеславие.
- Это важно, - определил Киселев, подставил ладонь и после того, как там появилась еще одна кривая, осторожно потрогал ее пальцем. - Ну... ну, а еще... еще что-нибудь есть?
- Еще?.. Еще... ну, еще порядочность, - с трудом вспомнил эскулап.
- Порядочность... А давайте и ее! - решился молодой человек.
Врач прочертил ему сбоку ладони линию порядочности, после чего Киселев стер все остальные, сказал: "Извините" и пошел домой.
Как хорошо, когда светит солнце
Когда Игорь Борисович покупал мясо, ему хотелось узнать не только сколько оно стоит, а и как звали корову, где она жила, была ли счастлива...
Я был свидетелем, когда он хотел дать пощечину одному негодяю, поднял руку и сокрушенно проговорил:
- Ведь вам же будет больно!
На негодяя это произвело необычное впечатление, словно ему дали две пощечины. Он удивленно заморгал глазами, потрогал свою щеку и сказал, задумавшись:
- Возможно, я был не прав...
Он ушел, ссутулившись, и с тех пор до меня доходили слухи, будто он перестал платить жене алименты, брал их себе, а все остальное отдавал в бывшую семью. Еще говорили, что он уехал куда-то с археологической экспедицией и пытался найти в раскопках что-то сокровенное и давно утраченное.
С Игорем Борисовичем я познакомился в нотариальной конторе в очереди. Я пришел туда заверить копию диплома. Она мне последнее время очень была нужна, потому что не только другие, но и я не верил уже, что когда-то кончил высшее учебное заведение.
А Игорь Борисович принес туда завещание. Он завещал своим детям и будущим внукам жить честно и теперь хотел, чтобы это официально заверили.
Сидящая рядом с нами женщина взялась было объяснять Игорю Борисовичу, что он завещание составил неправильно, потому что слово "завещание" производное от двух слов "за вещами". А сосед справа стал показывать, что это не так, что состоит оно из двух слов, только из других: "зав" и "еще".
Я на всякий случай помалкивал и по старой школьной привычке хмурился, изображая умный вид. Я вообще чувствовал себя тогда в жизни не твердо: то, что я умел, никому было не нужно, а то, что от меня было нужно - это не опаздывать на работу и с работы - домой. И с каждым днем и годом во мне все больше и больше крепла детская тоска по старшему другу, который взял бы меня за руку и повел по дороге жизни вперед, а я заглядывал бы снизу вверх и преданно спрашивал: "А это что?", "А как называется?", "А мне можно?.." Меня тянуло к людям необычным и загадочным; так, два года назад я подружился с человеком, который в магазинах покупал самые плохие вещи, чтобы другим остались получше. Потом в стоматологической поликлинике я познакомился с человеком, пришедшим вырвать сразу все зубы, чтобы после не тратить зря время, а целиком посвятить свою жизнь искусству эстрадного конферанса. Он предлагал и мне тоже, говорил убедительно, с выкладками, статистическими данными; и я чуть не согласился, да вовремя вспомнил, что у меня почти все зубы вставные.
Игорь Борисович среди моих знакомых отличался твердостью убеждений, четкостью позиции и решительностью действий. Он знал все! В столовой, когда я сомневался, что брать: компот или кисель, он говорил: "Бери оба!" - и всегда оказывался прав.
По субботам и воскресеньям он ездил на какую-нибудь тихую речку со спиннингом и динамитом - пугать браконьеров. Сам он пользовался крючками и блеснами, изготовленными на фабрике спортизделий № 2, выпускающей всю продукцию с пометкой "Хранить в сухом прохладном месте".
Он и меня пригласил однажды, и мы поехали. Не помню, какой был день: пасмурный ли, ясный, отчетливо помню, что на душе у меня было солнечно!
Мы сначала ехали на электричке, а потом шли пешком. Шли мы очень медленно, потому что он обходил каждую травинку, чтобы не помять. А вот комаров он бил и объяснял это естественным отбором.
До реки мы дошли только к вечеру. Речка оказалась такой скромной и милой, словно вытекала не где-то из-под земли, а - из моего детства. Опять, как давным-давно, я крупно увидел росшую по берегу осоку, желтую кувшинку на тихой воде, стрекозу...
Браконьеров мы в тот раз не встретили, зато попали на пикник. Надо сказать, что Игорь Борисович любое пьянство считал предательством, где человек предает себя и своих близких, и предусматривал за него самую высокую меру наказания - безрадостную, одинокую старость.
Мы подошли к пикникующим, поздоровались. Их было шестеро, нас - двое, поэтому они поздоровались с нами весело. Они еще не догадывались, с кем имеют дело. Игорь Борисович сказал просто:
- Товарищи, прошу всех оставаться на местах. Здесь, - показал он на разбросанные пустые бутылки и банки, - ничего не трогать!
Повернулся и ушел в кусты.
Как только он ушел, главный скомандовал: "Быстро!" - и первым схватил крайнюю бумажку. Я забыл сказать, что Игорь Борисович считал, что природа - это храм, и всегда выезжал в лес в строгом костюме и галстуке.
Игоря Борисовича я нашел на полянке, он стоял у пенька, считал годовые кольца и сокрушенно говорил: "Ему бы еще жить да жить!"
