Когда я попал в тюрьму — в первый и последний раз, — тюремный психиатр долго мной занимался и наконец был вынужден отступить.

— Для тебя нет никакой морали, — заявил он. Никакого уважения к власти. Принципы, которыми ты руководствуешься, не являются принципами цивилизованного общества.

Он сделал это заявление после того, как потерпел полную неудачу в своих попытках проникнуть через мой «оборонительный механизм», как он его назвал. Я прочитал его, как книгу, за первые шестьдесят секунд. Психиатра мало интересовало мое психическое состояние; ему хотелось узнать, как я стал таким. Я считал, что это не его дело, и постарался затруднить его попытки как можно больше.

Разумеется, я мог бы облегчить его задачу. Мог бы, например, рассказать ему про котенка. Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет. Я увидел котенка в витрине магазина, торговавшего домашними животными. Это был голубой персидский котенок, хотя в то время я не смог бы отличить его от бесхвостой пятнистой кошки острова Мэн. Я провел пальцем по стеклу, увидел, как его маленький розовый носик и большие бронзовые глаза следят за мной, и тут же понял, что это мой котенок. Я пошел домой и принялся уговаривать родных. Моя семья была достаточно состоятельной. Не исключаю, что цена, которую запросил за котенка хозяин магазина, смутила родителей, но я так редко о чем-либо просил их. Я был самым молодым в семье, единственным мальчиком среди целого выводка сестер и тетушек, и все дружно начали помогать мне купить котенка. И еще одно обстоятельство было в мою пользу. Вот уже несколько лет домашние пытались подружить меня с детьми, живущими по соседству. Я пробовал объяснить, что мне не нравятся соседские дети и я не хочу дружить с ними. Меня не слушали, но я был упрям. Друзей у меня не было.

Я назвал котенка Фатима, с ударением на первом слоге. Мне казалось, что это имя идет ее бронзовым глазам и дымчатой окраске. Я играл с ней часами и даже научил кое-чему. Научить котенка чему бы то ни было невозможно, если он сам этого не захочет, но с Фатимой наши желания, казалось, совпадали. Мы жили с ней очень дружно.

Мои родственники по-прежнему ругали меня за то, что я отказывался дружить и даже просто общаться с детьми моего возраста, но теперь я совсем их не слушал. У меня была Фатима, в других друзьях я не нуждался. Фатима была забавна, как маленький клоун, однако чаще она вела себя с поразительным высокомерием. Я еще никогда не видел, чтобы такое крошечное животное было таким бесстрашным. Если бы ей на пути попался лев, Фатима, не колеблясь, вцепилась бы ему в нос.

Однажды какая-то женская организация — Союз молодых христианок, Женский клуб, Детская лига, не помню точно — организовала в городе выставку домашних животных. Я купил маленький красный поводок для Фатимы и записал ее для участия в выставке.

Фатима со своим красным поводком очаровала всех. Она сидела в центре выставочного ринга и проделывала все трюки, которым я научил ее. Она мгновенно одержала победу в классе кошек и оказалась в числе трех конкурентов на звание «бест-ин-шоу». Ее соперниками было огромный боксер и черный кролик.

Боксер принадлежал парню, который учился в той же школе, что и я. Мы часто встречались с ним в коридорах и в школьном дворе. Парень был на год старше меня, жирный и прыщавый. Когда я увидел боксера, я отвел Фатиму на другую сторону ринга. Она не любила собак. Жирный мальчишка увидел это и, усмехаясь, последовал за нами. Фатима подняла шерсть и громко зашипела на боксера. Мальчишка засмеялся. Я попросил его отвести собаку в сторону. Вместо этого оп ослабил поводок. Боксер подошел, чтобы получше рассмотреть маленькое шипящее чудо, и Фатима мгновенно расцарапала ему нос. Боксер зарычал, схватил ее за спину и встряхнул. Всего один раз.

Фатима осталась лежать на траве, крошечный клубок шерсти с одной-единственной капелькой крови на дымчатой шубке. У нее была сломана шея. Боксер потыкался носом в мертвый клубок голубовато-дымчатого меха, затем взглянул на меня, словно извиняясь. Я ни в чем не винил собаку. Боксер поступил так, как поступил бы любой пес.

Я поднял холодеющее тело Фатимы, прижал его к груди и повернулся к выходу. Мне хотелось одного — поскорее уйти. Жирный мальчишка — сначала он перепугался, потом осмелел — схватил меня за руку и повернул в сторону зрителей.

— Смотрите! — восторженно закричал он. — Вы только посмотрите на него! Плачет, как маленький ребенок!

Я бережно положил тело Фатимы на траву и избил его до полусмерти.

С большим трудом женщинам удалось оттащить меня от него. Я отнес Фатиму домой и похоронил ее во дворе.

Все это произошло в субботу. Все воскресенье я не выходил из дома. В понедельник после обеда я дождался жирного парня на школьном дворе и снова избил его до полусмерти.

Тем же вечером к нам пришел отец мальчика, и начались переговоры. Никто в моей семье не знал, что Фатиму убили. Они просто не заметили ее отсутствия. Наконец переговоры закончилась. Отец жирного мальчишки купит мне другого котенка, а я извинюсь перед мальчиком.

Я отказался, очень вежливо, но отказался. Я сказал, что мне ничего ни от кого не надо. Мой отец отвел меня наверх к себе в кабинет и прочел мне лекцию. Я внимательно слушал его и молчал. Когда он увидел, что не сможет убедить меня, мы снова спустились вниз. Взрослые недоуменно смотрели друг на друга и пожимали плечами.

На другой день мне пришлось гнаться за парнем от школы почти до его дома. Но я догнал его — и он еле добрался до дома. Вечером его родители целый час говорили по телефону с моими. Отец был вне себя от ярости. Он отвел меня в кабинет и безжалостно выпорол. Он сказал, что мы пойдем домой к парню, и я извинюсь перед ним. Глаза мои были полны слез — но я отказался. Отец накричал на меня и ушел.

Было уже поздно, когда к нам пришел священник нашего прихода. Он долго разговаривал со мной — о необъяснимых вещах, которые происходят в жизни, о терпимости, понимании, сдержанности. Я внимательно выслушал его, вежливо кивая головой. Мне не хотелось, чтобы меня называли грубым или невоспитанным. Но, по-моему, священник сам понял, что не сумел добиться своей цели.

На следующий день парень не пришел в школу. Когда я вернулся домой, меня ждал подарок. Отец жирного принес корзину с голубым персидским котенком. Я ничего не сказал ни матери, ни сестрам. Я отнес корзинку во двор и, когда они перестали наблюдать за мной, вернул корзинку с котенком в магазин, где его купили. Я попросил хозяина магазина вернуть деньги за котенка отцу парня. Хозяин магазина удивленно посмотрел на меня, но взял котенка и ничего не сказал.

Когда отец вернулся вечером домой и узнал о том, что я вернул котенка, он ужасно рассердился. Он ругался, кричал, но я молчал, желая лишь одного — чтобы меня оставили в покое. Отец сказал, что, если я не принесу домой купленного для меня котенка, мне придется раскаяться. Но я знал, что котенка никогда не принесу.

На следующий вечер я был жестоко выпорот за то, что не принес котенка, и за то, что поймал парня по пути из школы и снова безжалостно избил его.

На следующий день меня вызвали к директору школы. Если я еще раз изобью парня, меня исключат из школы. Я вежливо спросил директора, какое отношение все это имеет к школе. Директор резко ответил, что мое поведение недостойно ученика его школы и что я буду кусать локти до конца своих дней. Однако на мой вопрос он так и не ответил.

Парень снова пришел в школу, но вечером меня выпороли за то, что я не принес домой котенка. Порки следовали одна за другой и стали уже чем-то обычным. Я подслушал, как мать укоряла отца за его методы воспитания, а отец в ответ кричал на нее. Мне было очень жаль. Я не хотел сочувствия. Мне вообще ничего не было нужно. Я был сильнее их и знал это. У меня была четкая и ясная цель. Я не чувствовал себя мучеником. Я знал, что мне нужно делать.

В школе мне было трудно разыскивать жирного. Он приходил и уходил через разные двери и в разное время. Прошло три дня, прежде чем мне удалось снова поймать его. На следующее утро меня вызвали к директору. Его самого не было на месте, но секретарша сказала, что я исключен из школы. Передавая мне решение директора, она смотрела на меня каким-то странным взглядом. Проболтавшись в школе до конца занятий, я вернулся домой.