Ну вот. Я опять оказался тысяча первым. Рок, просто рок. Я опустился на землю, дожидаясь, когда подбегут люди. И когда они подбежали – много, больше двух десятков, и наши, и землюки в форме, – я достал из ботинка рожок в виде серебряной лопатки, воткнул его в землю, а потом с планшета отправил в КД уже заготовленное сообщение, а в Нотариат – список наследников… Дело в том, что я точно знал: Земля никогда и никак не оформляла права собственности на Срединный. Она им владела явочным порядком, по праву сильного, и не более того. Теперь же Срединный, как бесхозное имущество, переходил в мою собственность – со всеми жилыми и хозяйственными постройками. Планшет характерно пискнул: от КД поступило подтверждение. Я лёг на спину, сложив руки на животе. Пролежал секунд десять. Это было как сон: лежишь, и не нужно вставать. Потом сон кончился. Я приподнялся, сел, встал. Планета качалась. Меня обступали – плотно, но держа дистанцию. – Так, – сказал я. – По какому поводу веселье? И почему это вы без разрешения топчете мою землю? Эпилог Я вот думаю: а нужен ли в этой истории эпилог? Ладно, какое-то подобие не помешает. Тут главное – не увлечься. Потому что события первых – абсолютно безумных – дней после переворота (а именно так сам собой назвался момент, когда я стал владельцем острова Срединный с прорвой всяческой недвижимости на нём, а главное – с Башней, космическим лифтом) тянут на десяток романов; Армен говорит, что мы тогда уцелели просто-таки чудом, и я с ним согласен. Большую роль в нашем спасении сыграл хитрый стратегический ход: объявить моим единственным наследником грандиозную «вертушку», в которую входит всё население Эстебана (с ротацией очерёдности каждые полчаса). Этот факт всех ввёл в ступор тогда… А как мы формировали новое правительство, потому что старое никуда не годилось! И как договаривались, выкручивались, юлили и вообще вели себя недостойно в отношениях с Землёй, одновременно разыскивая союзников и сочувствующих среди других колоний, – и, конечно, нашли. И как выбирались из энергетической ямы, и какую роль в этом сыграли Подколодные, и как они стали электрическими магнатами – о-о!.. А фантастическая история Артура Ак-кама – до его пленения, во время и после? Нет, масса интересного случилось потом, но Гагарин и Лю – ну и Мирабелла, разумеется, – раскрутили меня только на воспоминания о последних днях прежней жизни, и я честно исполнил обещанное… Может быть, позже, когда стану совсем старым? Доживём – увидим. Примечание Гагарина Я думаю, Север с удовольствием рассказал бы и то, что творилось потом, но тогда ему нужно будет касаться его отношений с Кумико. А это до сих пор отдаётся в нём настоящей болью, я же вижу. Я им не судья, особенно сестре… Кумико сейчас на Земле. Чему-то учится. Пишет редко, возвращаться пока не собирается. Вот её стихи. Может, они что-то объяснят. Был сумасшедший месяц май, Созвездия стекали с неба. В них всё смешалось – быль и небыль, Эдем – с Аидом и Эребом, А мы с тобою – с тем, кто не был Замешан в наш безумный май, Пронзительный от счастья май. Как невесомо, как несмело Слова своё вершили дело. В изломах каменело тело, Всё отгорало и горело, Клубами рвался дымный май, Мой опалённый душный май. Листва пылала, словно пламя, Но… слёзы – в льдинки жемчугами, Но слёзы – по оконной раме, Но слёзы – по стеклу кругами И без меня, всё сами, сами. Дождливым был мой месяц май, Безжалостный, как ливень, май, Дождь слёз и звёзд, дождь расставаний. Сквозь пустоту непониманья, Сквозь чей-то голос окаянный, Неведомо чьих причитаний, Назойливых и непрестанных, Мы дотянулись… Ливень ранний — Не ведая, что нас изранил, — Бесследно смыл наш месяц май, Наш невозможный месяц май, Благословенный, мимолётный, И проклятый навеки май. * * * Хочу целовать тебя, пока не уснёшь… А знаешь, а ты опять на мальчишку похож… А имя твоё я уже никому не отдам. И, может быть, только оно и останется нам… * * * Мой любимый, вы так далеки, Что все люди вокруг меня вымерли До следующей нашей встречи. * * * Как странно – я ещё жива, Хотя два дня тебя не вижу, Я только ростом стала ниже И голос никнет, как трава, Полёгшая под ливнем хлёстким, И на травинках слёз шары — Под солнышком из-за горы Горят, как ёлочные блёстки. И капли канут в небеса, И сохнут мостики-подмостки — Здесь, по сухим скрипучим доскам, Скользили наши голоса. Я вновь ловлю ладонью звуки — Подстреленный полётный жест — И льну к стене. Распяли в крест — И разом обрубили руки. Ни чувств, ни мыслей – ничего. Ни тела – ни убить, ни ранить. Во мне жива одна лишь память, Подцвеченная синевой. * * * Я хожу – а ты читаешь, Я смотрю – а ты читаешь, Я к тебе – а ты читаешь И меня не замечаешь. Я шепчу – а ты не слышишь, Я зову – а ты не слышишь, Я кричу – а ты не слышишь. Вот и буду тише мыши. В уголочке у окна, Так и буду дотемна, Буду тихо, буду молча, На полу в сторонке скорчусь, Съёжусь и под стол забьюсь. Позовёшь – не отзовусь. Не хочу с тобой играть! Буду лучше рисовать. Нарисую я ракету И ещё такую… эту… Как её зовут… планету! Солнца два и два рассвета, Справа будет синий-синий, Слева жёлтый и красивый, И по небу солнцы ходят, Как паром и пароходик, То – туда, а то – обратно. (Стрелками, чтоб всё понятно) У тебя такого нет! …Ой, откуда этот цвет? По бокам немножко жёлтый, Синего осталось что-то, А рисунок весь стемнел И совсем позеленел… Ну и ладно, ну и что же! Так красивей даже, может! Эту, как её… зарю! — Я тебе не подарю! |
