Где он, кстати?
И тут Север, словно услышав зов, появился. Откинулась шумная занавеска из множества сцепленных между собой дощечек, на каждой из которых была нарисована детская картинка, и появился Он, пахнущий деревом и железом, с рукавами, закатанными выше локтей…
100
– Вот это да, – сказала Кумико и стала смотреть в огонь. Я подбросил ещё две чурочки. – И ты?..
– И я. Ты же знаешь – я всегда, пока это можно, играю по правилам.
– Знаю…
Она вздохнула. Она вздохнула, и я почувствовал себя виноватым. Я и был виноват…
– И это начнётся…
– Через трое суток с момента передачи сообщения. То есть уже через шестьдесят один час.
– И ты надеешься успеть?
– Теперь – да. Теперь ты со мной. Нас двое…
– И вдвоём мы свернём горы… Я же ничего не умею руками.
– Сбегать, принести, подержать, дать воды… Но сначала ты отлежишься хотя бы день, хорошо? Чтобы я не беспокоился.
– Как скажешь, о повелитель.
– И… ты извини, но я буду… думать только о… э-э…
Теперь она засмеялась.
– Что?
– Ничего. Ты такой смешной. Я не буду объяснять, ладно? Ты просто знай.
Люсьена
За Стеной я уже бывала. Дважды. Первый раз в детстве, лет четырнадцать назад. Что забавно – мне не понравилось. Отец был страшно занят, страшно озабочен, ему было совсем не до меня – думаете, маленькие девочки такое прощают? Потом уже я стала понемногу понимать, что годы те были самые послевоенные, злые, беспощадные, а он что-то улаживал, что-то хотел изменить… но когда я попыталась его расспросить, он мне это запретил. Никаких расспросов. Забудь.
Я постаралась забыть. Послушная, ничего не простившая девочка…
В общем, повторюсь: тогда мне не понравилось, а потому, наверное, и не запомнилось почти ничего. Ну, высокие такие полупрозрачные потолки – настолько высокие, что под ними растут деревья. И люди ходят по каким-то воздушным дорожкам. И ещё мы долго ждали, когда нас пропустят, – я даже поспала, удобно устроившись у отца на коленях. И всё.
Я потом очень удивлялась, что другие чем-то восхищаются. Чем? Этими мостиками?
Второй раз – в позапрошлом году. Университет Лянхая, где я тогда жила (именно в университете – жила, но не училась, а исполняла роль своего рода наглядного пособия: вот на что способна медицина… ладно, это я зря, в конце концов, именно там меня собрали по частям, поставили на ноги и заново научили ходить), так вот, наш университет дружил с каким-то земным… ну, делал вид, что дружит, а на самом деле потихоньку подсасывал деньги. Время от времени к нам прилетали студенты-землюки, что-то изучали и отбывали обратно. И вот какой-то группе приспичило изучать наши примитивные верования: культ предков и всё такое. И из меня снова сделали учебное пособие – как же, внучка-правнучка и так далее в периоде – настоящих шаманов, у неё даже фамилия соответствующая… Я исполнила свой долг перед университетом – но оказалось, что нас ждёт продолжение: восхищённые чем-то студенты пригласили меня на экскурсию к Башне и по её окрестностям – и я, дура, согласилась.
Ну, что сказать… Как раз машинный медосмотр оставил меня почти равнодушной, ведь машина не может унизить человека. Другое дело – отношение людей. А оно…
Ф-ф-ф… Нет. Извините. Хотела бы рассказать, но не могу. Сразу накатывает такой стыд, я даже не знаю, за кого: за себя, за землюков, за наших…
Извините.
Нет, сама поездка оказалась интересной. Но на все красоты и диковины я смотрела сквозь пелену обиды и унижения. Чем, наверное, обидела пригласивших меня, а уж они-то точно ни при чём.
Я потом долго думала, нарочно землюки унижают нас – или же просто не понимают, что унижают? Или им всё равно?
Решила, что нарочно.
В общем, когда нас с Гагариным быстренько прогнали через медосмотр и дезинфекцию, а потом в одинаковых светло-зелёных балахонах, в прилегающих масках на пол-лица и с волосами, измазанными какой-то холодящей скользкой дрянью, поставили перед высоким темнокожим офицером в ослепительной белой форме, я не испытала ничего нового. Правда. Всё уже было, и тогда кончилось хорошо. По законам симпатической магии сейчас тоже должно было кончиться хорошо.
Офицер, разговаривая с нами, всё время чуть-чуть отсутствовал, это у землюков общая и довольно неприятная черта, но… так уж они устроены, вот и всё.
Сначала он ещё раз спросил наши имена, место постоянного жительства и профессию (я сказалась «без постоянного пристанища» и «свободная профессия», и пусть думает, что хочет) и осознаём ли мы, что нарушили Конфедеральный Пакт, Положение о разграничении территорий, статья шестая. Мы сказали, что осознаём, но действовали в рамках того же пакта, Положения об общегражданских правах, статья семьдесят вторая, «действия в состоянии жизненной необходимости и действия, совершённые под воздействием непреодолимых обстоятельств» – короче, невиновны при смягчающих обстоятельствах. Офицер удивлённо приподнял брови и поинтересовался, действительно ли нам было до такой степени невтерпёж? Гагарин, как мне показалось, собрался съездить ему по морде, но я его удержала (тем более что шансов у Гагарина не было, офицер сидел в невидимом «стакане» из той же дряни, из которой сделана Стена); офицер вовсе не хотел сказать скабрёзность, он имел в виду что-то другое, и я попросила его повторить всё то же самое, но другими словами. Он пристально уставился на меня, явно тормозя. Потом показал нам на белый диванчик: садитесь. Мы сели.
– Как вы вообще попали на эту сторону? – спросил он.
Самое смешное, что этот вопрос нам задали впервые. Казалось бы…
– Через подземный ход, – проворчала я.
– Так… – он снова задумался. – Это произошло сегодня?
– Да.
– Сообщение, переданное по общепланетной сети, вы слышали?
– Что? – спросил Гагарин.
А я как-то сразу поняла: вот почему хором верещали планшеты.
– Нет, – сказала я. – Мы ничего не слышали. Наши планшеты засыпало обвалом.
– Интересная коллизия, – сказал он почти весело. – А ну-ка, выкладывайте всё.
101
– Ты что-то скрываешь, – сказала она потом.
– Да.
Если бы здесь было окно, я бы смотрел в окно.
– Что?
Я капнул себе ещё несколько капель рома.
– Можно в трёх словах и без объяснений?
Кумико водила пальцем по столу, не замечая этого. В детстве она вот так же что-то рисовала на столе.
– Когда-то я от тебя получала больше… Извини. Когда ты меня учил. Да. Но не потом.
Справедливо. Несправедливо, но справедливо.
– Я ведь объяснял, почему.
Палец на секунду замер. Потом продолжил линию.
– С этим трудно смириться.
Уже ничего не сделать. Так будет до смерти.
– Я с этим живу. И я… не виноват.
Она спрятала руки под стол.
– Я не хотела тебя обидеть.
Маленькая моя…
– Ты не обидела. Я просто… я уже забыл – как это: быть просто человеком. Забыл. Я не могу сказать, что мне тяжело. Но мне… мне сложно. Понимаешь?
Кумико медленно, опасно кивнула. В ней бродило что-то тёмное, неправильное – и никак не могло вырваться наружу. Она летела ко мне – и вот прилетела. Я весь деревянный, и я думаю не о ней.
– Наверное. Так что ты не хочешь мне говорить?
Что год от года я чувствую себя всё более одиноким…
– Последние несколько лет готовилось новое восстание. Я не знаю точно кем. Южанами, частью кланов… не знаю. Никто из ранее засвеченных посвящён в подготовку не был. Разумно. Землюки по каким-то причинам посчитали, что доводить дело до прямого столкновения им невыгодно. И сделали упреждающий ход. Вот этот… – я кивнул на планшет.
Он всё так и лежал на столе. На белом экранчике чернели маленькие чёткие буковки.
Поставившие наш мир с ног на голову.
– Ты ведь не думала, что землюки проявили какую-то там добрую волю – или как оно называется?
