Пикантность ситуации заключалась в том, что волосы короче тридцати принимались по весу, а взвесить все это хозяйство при живом-то

Скваере было… проблематично. Была еще масса вопросов и нюансов, к примеру, чуть ли не треть волос вычесывалась как недоброкачественное и т. д. и т. п. – от этого всего голова (еще не бритая) шла кругом, и обладатель “товара” был единственным, кто в этом ничего не понимал и понимать не хотел. Он только слушал советы друзей, которые говорили, в какие дни мыть голову, потому что умеренная сальность придает волосам вес… И весь этот абсурд ситуации призыва был, пожалуй, страшнее всего.

В этот раз у объявления толпились особенно долго, что даже вселило в

Скваера маленькую надежду: наконец-то отрежут эти волосы и успокоятся… Поймав себя на этой мысли, чуть ужаснулся: сколько времени растил! А, да чего теперь. Сколько он себя растил, и вот ведь чем кончилось.

Тем временем единогласно было решено: по объявлению – звонить!

Номер был переписан в сухую, скрюченную от холода ладонь, и в незнакомом районе они отправились на поиски телефона-автомата.

Карточки, кстати, на руках тоже не было, и ее решено было стрельнуть на месте.

Удачно набрели на первое и на второе. Когда подходили к будке, дребезжащей от ветра и снега, оттуда вышла девушка – миленькая, замерзшая; она же любезно одолжила карточку. Вероятно, мужественные парни в косухах произвели на нее впечатление… Тут все страшно оживились – все, за исключением, может быть, Скваера, который почувствовал себя вдруг таким “не-жильцом”, и так стало ему горько.

Господи, ну почему? Почему?!

Стоило ли думать об этом? Стоило ли думать о том, что его ждет и что будет? Все было бессмысленно, все не удалось, и все быстро кончилось.

Квартира, которую он снимал столько лет, была теперь возвращена законной владелице – “гражданке Хасановой”, тучной, неразговорчивой, с извечной скорлупой от семечек на одежде. Накануне, в воскресный день, Скваер выволок на помойку все те завалы, которые были частью его жизни, от старых плакатов до многих кассет… Скоро туда въедут новые люди и несколько брезгливо сделают ремонт. И сколько автостопщиков со всей России – молодых и ярких – будут приходить, натыкаться на недоуменные взгляды, бормотать извинения, вычеркивать этот адрес из своих блокнотов.

…К вечеру столбик термометра упал еще ниже, и холод в Уфе сменился на форменный мороз. В парке Моторостроителей горели редкие (не выбитые) фонари. В его аллеях никого не было, но, в принципе, могла встретиться любая гопота, так что, возможно, стоило выбрать другую дорогу. А, все равно! Сдержанно переговариваясь, наша компания шла через парк, и волосы были отрезаны и проданы. Хотите видеть бритого

Скваера? Не получится: он в лыжной шапочке. Идет молча.

Его друзья все еще нехотя перебрасываются фразами о том, сколько выручили, а сколько могли бы, сколько вычесали, на сколько обвесили et cetera. Но это было уже не важно. Дело сделано. И в сумке уже позвякивает.

Приземлились на скамейку под фонарем. Чего ради идти дальше.

Скваер достал первую бутылку. Она достаточно прилична. Эта молодежь не пьет палево пролетарских районов.

Стаканчики хрустят, как этот снег.

– За что выпьем? – Друзья хотят быть оптимистами. – Ну, за то, чтобы все с тобой было нормально!

Чокаться они не стали только из практических соображений: на таком холоде одно движение, прикосновение, подрагивание пальцев – и все, стаканчик сломан.

А водку пить на морозе, если уж на то пошло, – глупость, чушь, ибо не действует она ни фига, не пьянит, не ощущается… Но пить было надо. Так они и делали это все последние дни: обреченно и обязательно.

Скваер видел черный парк – галки кричали, как на дуэли, – видел освещенный фасад ДК, фонари проспекта уходили вдаль, а на трубе завода РТИ горели красные габаритные огни.

Скваер плакал. Скваер спал.

В семь ровно запищал будильник. Скваер со стоном ударил его. А уже в

7.10 Никита, под радостный говор бачка, приступил к ритуалу – к чистке зубов.

Вообще-то на трассе бывает с этим тяжело, и большинство если чем-то и обходятся, то мятными жвачками: сунул в рот – и вперед, осчастливливать водителей свежим дыханием. Но не таков был наш

Никита! Можно и не сомневаться в том, что, проснись он не в квартире, а у леса где-нибудь – такое бывало, – продрогнув и размявшись, он извлек бы торжественно щетку и склонился бы над канавой… Источник пресной воды? А бутылка с минералкой на что? Без нее в жару на трассе и загнуться можно – не хуже, чем в Сахаре.

Если уж на то пошло, то умывальные принадлежности Никиты кого угодно могли повергнуть в шок. Особенно в контрасте: ванная Скваера, разбомбленная совершенно, повсюду грязь и волоски, унитаз – треснут… А у Никиты Марченко в отдельном целлофановом мешке – и бритвенное все, и дезодоранты какие-то, и щетка в футляре, и мыло чуть тронутое, и паста в тюбике с едва наметившейся вмятиной… Все, вплоть до маникюрных ножниц. А что? Разве заусенец не способен попортить нервы на отдыхе?

Никита был из того славного поколения автостопщиков, которое представляло собой домашних мальчиков из хороших семей. Карманные тысячи. Приличный костюм. Жизненный путь без кочек и ухабов. Укачивает.

И такие мальчики шли на автотрассу, сражая наповал своих замечательных родителей – когда те знали, естественно. Читайте

Некрасова, “Русские женщины”, потому что нежная княгиня Трубецкая на глухом сибирском тракте – это ведь то же самое.

Семь часов пятнадцать минут. Никита чистил зубы очень тщательно. Он знал, что будет преуспевать в жизни. Он знал, что будет успех, и белозубую улыбку стоило приберечь для тех не очень далеких лет.

В семь двадцать все четверо наконец сели за стол и ели макароны – без особой охоты, без соли, без масла, и было непонятно, то ли разварил их Скваер, то ли макароны такие дешевые… В любом случае это нужно было только для того, чтобы набить живот. Энная масса углеводов, не более.

– У тебя случайно кетчупа нет? – Вадим тяжело сглатывал.

– Не знаю. Посмотри там, в холодильнике. Может, кто приносил…

И завтрак продолжался в полном молчании. Все были сосредоточены.

Всех охватил легкий мандраж перед выходом на трассу, и мыслями они были уже там, в дороге, так что говорить не хотелось, как и есть, по большому счету.

Половина восьмого. Последние приготовления. Они копались у рюкзаков, сворачивали потуже спальники – и оставалась еще одна традиция.

Никита подошел к Скваеру:

– Ты дай листочек какой-нибудь. Мы тебе запишем наши питерские адреса.

– А ты запиши вон там, на обоях в углу, – видишь?

Тут и правда было понаписано всякой чепухи, наклеено голых девочек вперемешку с адресами, городами и прочим. Никита старательно выводил буквы. Ручку он всегда возил с собой.

– Вадя, твой адрес писать?

Вадим кивнул. Никита выводил… Потом посмотрел на Настю, вопросительно сдвинув брови. А вот Настя покачала головой отрицательно. Он пожал плечами: дело, мол, хозяйское… Короче, велик ты, язык жестов!

А яркий, залитый желтым солнцем город начал тем временем новый день.

Автобусы везли людей. Шоферы опускали специальные кармашки с потолка, надевали темные очки – рассвет бил в самые глаза, – щурились, добавляя морщин. Тут мужик лихо проскакал на тракторе. Там какой-то старичок, отправляясь погулять, взял с собой табуретку.

Сценки из утра большого города.

Весьма солидный господин выходит из дверей и, прежде чем сесть в свою иномарку, воровато озирается и кладет мешок с мусором у подъезда… Тут же с грохотом растворяются рамы. Пенсионерка только того и ждала. Она не может допустить:

– Молодой человек! Вы это кому?

– Вам. – И идет к машине.

– Помойка вообще-то вон там.

– Я не знаю, что это – помойка. – Уезжает.

А вот былых стычек в транспорте – когда от давки и хамства меж людьми искры летели – у нас сегодня почти нет: чистый коммунизм! Их победили такие существа – маршрутные такси марки “Газель”…