Напились мы с ней и заснули в обнимку. Так и спали неделю, а два раза она меня по-настоящему ласкала, доводила до… Я ей говорю: давай я тебя тоже, но она не захотела. Но вообще она женщина нормальная, у нее здесь и мужчины бывали. А один, говорит, ей очень нравился, но был крепко женат, вроде тебя. Она его даже ни с кем не совмещала, отдавалась ему одному… Надеялась, что встретила наконец доброго и тонкого человека. А то ведь ей страшно не везло. Замуж выскочила, как и я, рано, но этот приличный с виду человек стал напиваться и ее поколачивать.
– Чем, как?
– Да чем попало по чему попало. Знаешь, как ваш брат по пьянке дерется? Он ей голову чуть не раскроил один раз.
“Так вот откуда шрамик-то, вот с какой горки она каталась…” – это я про себя. В сторону, как пишут в пьесах.
– Ну, Бог сжалился над подружкой моей и мужа прибрал. Но вот нового и качественного взамен бракованного он так ей и не предложил… Вода там не перетекла? Раздевайся скорее! Хочешь роль Вики исполнить?
Моя роль оказывается несложной, сидячей, а Вита встает большими ступнями на края ванны и приседает на корточки. Вот какая бывает пантомима на двоих! Полная открытость с обеих сторон. Только бы не потеряла равновесие моя красавица, когда судорога по ней пройдет…
Вита разбирает постель.
– Смотри, какая здесь простыня сексапильная. Ты когда-нибудь занимался любовью на зеленой простыне?
Как тут ответить? Врать лишний раз не хочется, а скажу правду – Виту так изумлю, что мы о Вике проговорим все оставшееся у нас на двоих время. Нет уж, пускай эта молчунья побудет третьей лишней и посмотрит на нас своими невинно-коварными глазками с черно-белой фотографии, стоящей на комоде.
– И на зеленой, и на голубой, и на серо-буро-малиновой…
– Да, врать ты здорово научился. С кем теперь жену будешь обманывать? Или станешь примерным семьянином?
На этот вопрос можно не отвечать, потому что Вита уже раскинула руки и закрыла глаза. Путешествую по ней губами, люблю ее всю, хотя и не могу отделаться от ощущения, что Вика здесь с нами. Большая грудь
Виты вобрала в себя маленькую Викину, то же с бедрами, ягодицами.
Общий у них запах – той же ванной пены.
– Ты меня потрогал сейчас совсем как она…
Так, и она о том же думает. Пора проявить характер и осуществить то, что может сделать только мужчина. Буду грубым мачо и накинусь на нее как зверь…
– Ой, не надо, это не ты, не твое… Мне и так хорошо, а сейчас будет обалденно. Не торопись.
С болью выходя из уютного места, не удерживаюсь от комментария:
– Так тебе и по-простому нравится? Мы с тобой все чаще приходим к тому, с чего обычно начинают.
– Конечно, милый мой кубарек. Я еще только начинаю тобой увлекаться.
Ты еще в Москву приедешь, и мы займемся любовью в Большом театре.
– А он не на ремонте?
– Ну, во МХАТе, какая разница…
Провожать дневной поезд больнее, чем ночной. Остаешься наедине с собой, и на тебя беспощадно надвигается вечер. А чем дальше живем, тем вечера все меньше нам обещают, все больше намекают на конец чего-то. Доживем до настоящей старости – и каждый вечер будет репетицией смерти.
Вита изо всех сил хорохорится, сверкает глазами, строит гримасы. А я чувствую, как переполняет ее непобедимая грусть. Обнимаю изо всех сил, но любившая меня грудь слишком отдалена одеждами.
Да, просто так нам ничто не дается. Получил за сравнительно короткое время тройную дозу любви, так вот теперь стало втройне грустнее.
Сегодня только с двумя попрощался. А началось все с тебя – и дальше уже пошла цепная реакция.
Беседую с тобой, так сказать, виртуально, но отнюдь не уверен, что смогу проговорить тебе это все при встрече, если вдруг таковая состоится. Не на кого вывалить все эти впечатления и ощущения. А для одного груз великоват.
Когда я в прошлом году с одной незабываемой женщиной гулял по одному старинному городу, она, внимательно глядя на меня живыми серыми глазами, задумчиво так произнесла: “Ты умеешь любить”. Я тогда даже и значения этому не придал: подумаешь, редкое качество. А теперь вдруг дошло, что ты сказала правду, но к этой правде имеется важное дополнение: я не умею разлюблять. Опасное, черт возьми, свойство.
Прихожу домой: Беты еще нет. Почему, спрашивается, нет ее, когда у меня такая трудная минута? Даже рассердился я немного. Но мука одиночества недолго длится – тут же следует негромкий, спокойствие несущий звонок:
– Ю-ю, хочешь меня встретить?
Еще бы я не хотел! Все время всех провожаю, надо же иметь в своей жизни кого-то, чтобы его только встречать! Встречать всегда, встречать везде… Жду уже, когда будет названо точное время, а философ мой вдруг на том конце провода начинает шушукаться с каким-то посторонним лицом, после чего отчужденно-отрывисто произносит:
– Ты знаешь, тут еще один разговор предстоит. Извини, пожалуйста, я тебе попозже перезвоню.
И прерывает связь на этих сухих словах, не добавив ничего мягко-интимного – типа “целую” или хотя бы “не скучай”. Что это за разговор предстоит и с кем? Не скажу, что впервые укольчик подозрительности ощущаю: при Бетиной рискованной открытости она раза три-четыре (это за все двадцать два года) неосторожно задевала во мне орган ревности. Но теперь, после того как…
“И ты это вполне заслужил. Поделом тебе, старому козлу, гуляющему по чужим огородам”. Это кто же мне такие гадости тут говорит? Телевизор выключен, радио тоже. Стены у нас старинные, голоса соседей не пропускают. А, это голос совести во мне наконец прорезался.
Противный голос, надо сказать.
Чем заняться, чтобы скоротать мучительный промежуток? Какую-нибудь книжку почитать, что ли? Но там же все не про меня… Сажусь за ноутбук проверить имейлы. “Здравствуйте, Юрий Петров! У вас нет новых писем”. А, вот и звонок наконец. Только почему-то не телефонный, а в дверь. Пока иду, Беатриса уже своим ключом открыла и вошла. Вся такая загадочная, наэлектризованная…
– Меня тут прямо к дому подвезли, как-то неудобно было еще раз тебе звонить.
Это при ком же было неудобно позвонить по мобильнику родному мужу?
Ну-ну, подождем, что нам расскажут теперь.
32. СИДИТ НА ДИВАНЕ…
Диван этот с волнообразно изогнутыми формами – единственный наш древний предмет меблировки. Начало двадцатого века, Голландия. Ножки
Беатрисы укрыты клетчатой Шотландией. Подношу ей пятьдесят граммов
Франции в большой хрустальной Германии – в общем, весь мир к ее услугам.
– Сегодня, впрочем, я коньяк уже пила. Была у меня после вечера очень необычная встреча.
– И кто же он?
– Да не он – она.
– А, тогда неинтересно…
– Как сказать. Мне как раз очень интересно было, и ты, кстати, зря притворяешься, что к женщинам безразличен. Это ведь совсем не так…
Признайся.
– Не признаюсь ни за что, но про встречу твою – согласен выслушать.
– Ну вот. Все полчаса моего выступления я чувствовала на себе прицельный взгляд. Злой ли, добрый – даже не могла понять. Но очень, очень внимательный. А когда кончились речи и музыка отыграла, подходит, даже подплывает ко мне дама возраста что-то под сорок, полноватая, но не рыхлая, а крепко сбитая. Низкая посадка, широкие бедра. Живые серые глаза, губы большие и чувственные, таким бутончиком. По-моему, ты именно к такому типу неравнодушен, но не имеешь смелости себе самому признаться. Одета во все модное, из бутиков, но выбранное по провинциальным представлениям. И все-таки какой-то свой стиль есть. Начинает мне вопросы задавать, довольно толковые, а когда разговор разогрелся, предлагает продолжить его в кафе, которое тут рядом. За рюмкой мартеля она от общих положений о том, что источник счастья внутри нас, перешла к своему собственному положению, к отсутствию контакта с мужем и дочерью…
– А где она живет?
– В Пскове не то в Новгороде. Работает в фирме, муж – бизнесмен среднего разлива. Сама она очень такая земная, природная, с большим запасом оптимизма, но счастья большого в жизни так и не вкусила, говорит. Мужчины все встречались то женатые, то эгоистичные, а то и женатые эгоисты.
