Триптих

У Шалиманова депрессия. Началась неожиданно и безо всякого предупреждения – как будто нельзя было хоть каких-то вестников подослать, ну там, головную боль или неясное томление. Так нет ведь – еще день назад ходил Шалиманов веселый и даже немножко высокомерный, а сегодня утром началась депрессия. Подстрелила

Шалиманова, как из пистолета.

Он уже вышел из дому и даже достал ключи от машины, как она началась. Депрессия. Закружила в жутком танце омерзения к самому себе. Шалиманов побледнел и выбросил в урну ключи. Поняв свою ошибку, застонал, запустил руку в склизкое жерло урны и начал разгребать ночной мусор, накиданный в урну соседями и случайными прохожими: окурки, огрызки, ошметки, какие-то отвратные мешочки с налипшими остатками еды и еще полусгнивший букет, издававший на редкость противный, острый запах.

Ключи тем не менее отыскались. Теперь Шалиманову надо было подняться наверх, в квартиру, чтобы помыть и ключи, и руки. Жена засуетится, начнет доставать Шалиманова всякими вопросами. Еще, поди, смеяться над ним будет! Шалиманов прикусил губу и пошел к луже. Сначала помыл руки, потом ополоснул ключи. Чище не стали ни первые, ни вторые, да и на душе не полегчало.

Честно говоря, никакошеньких причин для депрессии у Шалиманова не было. Наоборот – у него все было настолько замечательно, что даже самому становилось тошно. В тридцать пять лет у Шалиманова было ну практически все, о чем может мечтать мужчина. У него было хорошее собственное дело, приносившее стабильный доход: Шалиманов держал сеть небольших кафешек, которые готовили еду по старым русским рецептам за чисто символические деньги. Беляши, блины, пельмени – все калорийное, вредное и страшно вкусное. У Шалиманова была отличная квартира в новом кирпичном доме, трехлетняя БМВ, пятилетний сын, которого зачем-то учили японскому языку (английский и французский он уже освоил) и двадцатисемилетняя жена – с длинными ногами и длинными волосами, все как положено. Родители Шалиманова были здоровыми и самостоятельными, сам он находился в отличной форме, что с завидным постоянством подтверждала юная любовница

Алена, которую Шалиманов посещал в свободное время.

Многие граждане в разных частях города, страны и планеты Земля с большим наслаждением поменялись бы с Шалимановым местами, отдав ему взамен клошарский кусок картона под мостом или миску мяса с червями из тюремной камеры где-нибудь в Зимбабве. Шалиманов же с тоской вспоминал свое детство: он мечтал стать капитаном дальнего плавания и бороздить океаны с трубкой в зубах. Теплая пена морской воды, непробиваемый загар и паруса на ветру, эх! В мореходку он пойти не решился, выбрал более надежную профессию. Поступил в экономический техникум. Втайне продолжал мечтать о морях, но они с каждым годом утекали от него все дальше.

А еще Шалиманов любил цирк, зоопарк и мороженое в бумажных стаканчиках. Только эти детские радости спасали его от тяжелых, будто оковы, лап депрессии, наваливавшейся на него всем телом едва ли не каждый месяц. Многие друзья-коллеги Шалиманова тоже мучились депрессией и лечили ее всяк по-своему: кто спиртуозными напитками, кто кокаинчиком, а Коля Малявин даже ходил к психоналитику – два раза в неделю.

Шалиманов тоже хотел однажды сходить к психоаналитику, но, честно говоря, не решился – потому что ему жаловаться было совершенно не на что и психоаналитик решил бы, что Шалиманов симулирует.

В среду, когда депрессия решила нанести очередной удар, Шалиманов, как обычно, вышел из дома ровно в десять часов. Поздоровался с консьержкой, которая вязала бесформенное полотно ядовито-розового цвета, и вышел на улицу. Небо было серым и муторным, как депрессия

Шалиманова. Он выругался сквозь зубы и тогда-то вот бросил в урну ключи от машины.

Машина стояла напротив подъезда, на оплачиваемой стоянке (и тут повезло Шалиманову – например, Коле Малявину приходилось ходить на стоянку аж за три квартала от дома), и укоризненно глядела на хозяина грустными глазами-фарами. У нее были очень круглые, грустные и добрые глаза. Даже ей, машине, было понятно, что Шалиманов выбросил ключи не нарочно – это был утренний заморозок депрессивного сознания.

Шалиманов сел за руль, привычно включил музыкальное радио на частоте

106 FM. На этом радио трудилась его любовница, девушка Алена, – она заполняла эфир красивым, не по возрасту чувственным и хриплым голосом, с 9 до 13 часов. Вот и сейчас Алена хрипло смеялась, беседуя по телефону с каким-то, судя по лексикону, слесарем – слесарь выиграл очередной дурацкий радиоконкурс, с чем Алена его и поздравляла. Шалиманов почувствовал, что его начинает медленно, но неуклонно подташнивать. Он выключил Алену и нажал на кнопочку стеклоподъемника. Тот начал работать медленно и неохотно, окно открывалось почти что минуту, и у Шалиманова совсем сдали нервы. Он посмотрел на себя в зеркало заднего вида, всхлипнул и какой-то частью перенесся в беспечальное детство, происходившее на берегу озера Тургояк – детство, густо населенное индейцами, мушкетерами и великими мореплавателями.

Тем временем в зеркале беззащитно отразился мужчина средних лет с мучительным взглядом и чудом уцелевшими остатками прежнего обаяния.

Шалиманов вставил ключ в замок зажигания и повернул его. Двигатель не запустился. Шалиманов повторил попытку, но двигатель вел себя, как давно умерший, и на попытки Шалиманова не реагировал.

В сердцах Шалиманов треснул кулаком по рулю и тут же застонал, потому что удар пришелся на старый резаный шрам, который донимал

Шалиманова с самого детства. С трудом сдерживая слёзы, он выскочил из машины и побежал прочь, куда-то в сторону, противоположную офису.

Шалиманов, если честно, очень даже любил всякую технику. Он всегда гордился своим контактом с бессловесными техническими изобретениями и особенно подчеркивал, что с машиной у него “полное взаимопонимэ”.

Может быть, поэтому ему стало особенно обидно за такое отношение к себе со стороны собственного БМВ.

В нормальном состоянии Шалиманов позвонил бы своему партнеру Коле

Малявину, и Коля бы заехал за Шалимановым, а БМВ отогнали бы в сервис. Не исключено, что умелый (в отличие от Шалиманова) автолюбитель Малявин устранил бы неполадку прямо на месте. Короче, все можно было бы уладить практически безболезненно, но у Шалиманова была депрессия, поэтому он не звонил Коле на мобильный, а бежал, не разбирая дороги, в каких-то придорожных кустах и ямах.

Набегавшись, Шалиманов все-таки решил успокоиться и покурить.

Пошарил рукой в кармане – так и есть, сигареты остались дома. Из маленького облачка депрессия превратился в громадную синюшную тучу, способную убить Шалиманова одним своим видом.

Он все-таки пытался держать себя в руках. Кошелек, по крайней мере, был на месте. Шалиманов прерывисто вздохнул и зашагал к ближайшему магазинчику.

Все, кроме Шалиманова уже, конечно, догадались, что магазинчик был самым мерзопакостным образом закрыт на клюшку. Точнее, на замок, что никакой разницы не играло. Взбешенный Шалиманов пнул в закрытую дверь ногой, обутой в качественный ботинок английского производства, после чего зашагал бесцельно и бессмысленно вверх по улице.

Вместо того, чтобы найти другой магазинчик или вообще какой-нибудь киоск, Шалиманов вбежал в открытые двери китайского ресторана

“Пагода”. С некоторых пор в городе расплодилось жуткое количество китайских ресторанов, и Шалиманова это обстоятельство весьма печалило – народ все меньше и меньше увлекался традиционной русской кухней, на коей зиждилось благосостояние охваченного депрессией господина в дорогих штиблетах. Никогда прежде, даже в самом дурном сне, Шалиманов не смог бы представить себя за столом ресторана

“Пагода”, столом, покрытым красной скатертью.