– Номер квартиры.

Три пальца. Потом четыре.

– Маму как зовут?

Пишет в воздухе: М, А, Р, И, Н, А…

Черт!

– Может, уйдем пока? – предложила Ирина Николаевна.

– Вы не понимаете. Я в твердом уме и трезвой памяти сдавала вчера другого ребенка!

– Давайте поговорим не при детях, ладно? – Воспитатель легко дотронулась до плеча Галины Юрьевны.

Они уединились в игровой комнате.

– Объясните, в чем дело, – потребовала Хоромская.

Инспектор объяснила.

– Что-то не клеится, – заметила Ирина Николаевна. – Если вы утверждаете, что привезли не этого ребенка, то ваши слова должен подтвердить врач. Ребенка осматривали?

– Да. Она еще сказала, что мальчик явно домашний – ни чесотки, ни вшей, одет чисто.

Позвонили дежурившей вчера медсестре. Та подтвердила, что ребенка зовут не Женей, а Сашей, все время молчал, только плакал. Не удовлетворенная устным ответом, Галка попросила медсестру приехать, и та, явившись через полчаса, без зазрения совести подтвердила, что инспектор Геращенко именно этого мальчугана и привезла.

Вызвали вчерашнего дежурного воспитателя. Тот жил рядом и прискакал через пять минут.

Геращенко совершенно сникла: воспитатель тот, и медсестра та, и помнят все до мелочей… но ребенок-то не тот!

А тут еще Лопаницын приперся, мокрый, вонючий и злой.

– Ты уже здесь?

– Это со мной, – успокоила Галина восставшую Хоромскую. – По тому же вопросу.

– Значит, сбежал, субчик? – Старлей уселся на стул возле двери. – И дружка прихватил?

– Никто у нас не сбегал! – отрезала Ирина Николаевна. – И почему в таком тоне?

– Скажите, пожалуйста, какие мы нежные, – скорчил рожу участковый.

– Хватит паясничать! – рассердилась Хоромская. – Вошли без стука, обвинения какие-то беспочвенные предъявляете, кривляетесь, как малолетний хулиган. Вы офицер или гопник?!

Галка не без удовольствия заметила, что Пятачок покраснел.

– Ладно, мы пойдем, – нарушила она затянувшуюся паузу. – Извините за беспокойство. Если произойдет что-нибудь странное – позвоните мне в

ОППН. Лейтенант Геращенко. А, на всякий случай и мобильный запишите.

– Да странное уже произошло. Ладно, я запишу и по смене передам. До свидания.

На улице Лопаницын расхрабрился:

– Блин, не люблю я всех этих педагогов! Смотрят на тебя, как на маленького, права качают.

– Ведешь себя, как маленький, вот и смотрят.

– Разговорчики в строю. Ты лучше расскажи, что у них тут за ботва?

– Какая прелесть, он еще и распоряжается. Я, между прочим, вообще в штатском, и у меня выходной.

– А че ты ерепенишься? Выходной – так и сидела бы дома, у тебя муж молодой…

– Дурак!

– Был бы умный – не шатался бы сейчас под дождем.

Замолчали, но ненадолго. До остановки идти предстояло еще минут пять, чего зря дуться? Геращенко спросила:

– Ты видел его?

– Углана-то? Даже двоих. Один – вчерашний, а другой – свеженький.

– И что?

Открыл участковому Евгений. Открыл – и, узнав, попытался закрыться, но Петр Ильич проворно просунул ногу меж косяком и дверью, и беглец попался.

– Так, – морщась от нестерпимой кошачьей вони протянул Лопаницын. -

Кто у нас тут?

Мальчик насупился и опустил голову.

– Ага, – кивнул старлей, – понятно. Зови хозяйку.

– Ее нет, – не поднимая головы, ответил Евгений.

– А где она?

– Собак выгуливает.

– Так…

Что именно так, Петр не знал. Сидеть в этой вони наедине с нелюдимым пацаном?

– А где друг твой?

– Какой друг?

– Ну, какой… С которым ты сбежал.

– Я не сбежал, меня отпустили. А Олег не друг, он мой брат.

– Брат, – хмыкнул Лопаницын. – Откуда у тебя брат взялся?

– От мамы.

В замочную скважину вставили ключ, повернули, и в коридор вошла мокрая Марина Васильевна, сопровождаемая собаками. Тут же поднялся несусветный гвалт.

– Тихо! – рявкнула хозяйка.

Шавки порядка ради тявкнули еще пару разиков – и умчались в комнату.

Оттуда донесся радостный вопль:

– Собаки!

Очумевшим взглядом Марина уставилась на участкового:

– Вы как здесь оказались?

– То есть как это? Вы попросили – я и пришел.

– Дверь была заперта.

– Мне молодой человек открыл. – Петр кивнул на Евгения.

– Он не мог вам открыть, дверь запирается только снаружи.

– Простите?

– У меня замок односторонний, запирается только снаружи. Когда я дома, дверь закрыта на щеколду.

Участковый подошел к двери и убедился в правоте хозяйки.

– Ничего не понимаю.

– А уж я как не понимаю! – повысила голос Кулик. – Женя, будь добр, присматривай за… за этим… Как его зовут, кстати?

– Мама, ты опять? – Казалось, пацан опять заплачет. – Он Олег.

– Послушай, ты прекрасно знаешь, что я не твоя мама, я тебе в бабушки гожусь, мне шестой десяток пошел. Что за фантазии, в конце концов?

Евгений заревел и убежал в комнату.

– Сурово, – похвалил участковый, – уважаю.

– Вот уж в чем, а в вашем уважении я нуждаюсь в последнюю очередь.

Вы мне можете объяснить, что эти дети делают у меня?

– Вы меня спрашиваете?

– А разве тут еще кто-то есть?

Лопаницын недобро прищурился:

– Вы меня языки почесать позвали или по делу?

Марина Васильевна взяла себя в руки.

– Чай будете пить?

Участковый отказался, но на кухню прошел.

– Вы тут подождите немного, я переоденусь, – извинилась Кулик и оставила гостя наедине с кошками.

Лопаницын начал рекогносцировку. Кухня три на четыре метра, с застекленным балконом, выходящим во двор, на западную сторону дома.

Слева от балконной двери холодильник марки “Бирюса” белого цвета.

Между холодильником и капитальной стеной расположен ящик, покрытый темным лаком. Справа от балкона, между капитальной стеной и газовой плитой марки “Гефест” белого цвета находится батарея центрального отопления, выкрашенная голубой краской. Рядом с батареей на паркетном полу лежит коврик красного цвета, предположительно – лежанка собаки. Над газовой плитой расположен вытяжной шкаф неизвестного производителя белого цвета, с правой стороны шкафа на пластмассовых крючках висит кухонная утварь: шумовка, половник, вилка с двумя зубцами, ситечко на длинной пластмассовой рукоятке.

Правее плиты стоит кухонный шкаф, выкрашенный белой краской, между шкафом и стеной – металлическая раковина-мойка с хромированным рожковым смесителем. Кухонный стол стоит у стены напротив балкона.

На столе…

Тявкнула собака, и тотчас басовитый рев наполнил кубатуру двухкомнатной квартиры. От неожиданности участковый даже присел. А после решительно бросился в комнату, потому что наверняка Кулик не успела переодеться и сейчас мечется в ванной комнате, не зная, что делать, – то ли бросить и спешить на помощь как есть, то ли закончить процесс переодевания.

В коридоре Петру не повезло: подошва отчего-то потеряла сцепление с полом, поехала, и он, красиво взбрыкнув ногами, пребольно приземлился на всю спину, да еще и затылком приложился об косяк. В глазах на мгновение вспыхнул яркий свет, потом резко потемнело, и, что самое обидное, уста участкового разверзлись и исторгли слова, которые наверняка услышали и дети, и Марина Васильевна.

Хозяйка, кстати, выскочила тут же, у Лопаницына даже в глазах развиднеться не успело:

– Что?! Что случилось?! – и едва не наступила на гостя.

Новый взрыв детского плача. Участковый со стоном попытался встать, рука угодила во что-то липкое, и очередная порция брани означала, что Петр понял, во что влип и на чем поскользнулся.

Марина Васильевна скрипнула зубами и перешагнула распластавшегося на линолеуме. Она вбежала в гостиную и обнаружила забившуюся под стол

Капитошу, самозабвенно ревущего Олега и Евгения, который тщетно пытался утешить товарища.

– В чем дело? – громко спросила Марина.

– Мааа! – надрывался Олег, пряча под мышкой ладонь. – Маамаа!

– Его Капа цапнула, – шмыгнул носом старший. – Он ее погладить хотел, а она цапнула.