Второй почесал за ухом, нахмурился.

– Нет, – сказал он, – нам в другую сторону.

– Ладно, – вдруг сказал первый, – покажем.

Второй удивленно вытаращился на него:

– Чё зыришь? садись.

Они оседлали скрипящий велосипед и поехали, оглядываясь и виляя. Он шел за ними.

– Во-он, – в конце концов показали они, остановившись.

– А, спасибо!

– Да чё. – Они развернули велосипед и поехали назад.

Возле указанного дома машины не было. Но, возможно, ее загнали во двор. Он подошел к серо-черным воротам, взялся за теплую от солнца скобу, потянул на себя. Дверь была заперта. Он постучал скобой. Тишина. Посмотрел в щель. Пустой двор. У дома возле будки лежит собака, лохматый бок вздымается и опускается, часто дышит, жарко. Так жарко, что лень лаять на стук.

Что делать? Здесь подождать? Или пойти… куда? В какую-нибудь контору.

Странно все.

У меня пропала жена.

Ее увезли.

Надо запомнить этот дом. Возможно, придется вернуться сюда.

Пошел по улице. Снова – ни души.

Может быть, она уже в гостинице?

Дежурная встретила его с улыбкой, но тут же свела темные брови: “Позвонили из больницы”.

– Она в больнице?

– Да, там.

Несколько мгновений смотрели друг на друга.

– Не волнуйтесь, сказали, ничего уже страшного. Я узнала. Это обычное.

Больница: обширная территория с одноэтажными длинными деревянными домами среди пихт, сосен; в центре кирпичное двухэтажное здание. Всюду мелькают белые халаты, лиловеют-синеют пижамы и халаты больных. Немолодая женщина на скамейке кормит грудью ребенка; озирается, достает из застиранного халата сигарету, закуривает, энергично выдыхает, разгоняя дым, чтобы, наверное, не заметили; да, курит украдкой.

Медсестра или врач, у нее широкое смуглое лицо, узкие глаза, как будто полные нажженных углей.

– Придите вечером, – сказала она. – Или лучше завтра. Она спит. Нет, ничего страшного. Токсикоз. Пройдет небольшой курс терапии.

Вышел за ограду больницы, постоял. Нашел столовую. Перекусив, отправился к реке. Та же самая река, они поднялись вверх по течению на самолете. Здесь она была чище, напористее, громче: хлюпала и шипела, переливаясь на перекатах. Скалы с соснами отражались в воде, трещины змеились, уползали вверх к корням сосен. На реке сильнее был хвойный дух.

Искупаться?

Вода прохладная.

Нет, передумал. Вернулся в гостиницу. Мягкий оживленный взгляд дежурной. Протянула ему ключ.

Номер на втором этаже, деревянные две кровати, стол, над столом небольшой квадрат зеркала, удерживаемый блестящими зажимами. Водопровода нет. Умываться – в коридоре. Из окна вид на округлые горы в зеленой губке сосен.

Надо было спросить о вещах.

За стеной радио, из-за другой стены – чей-то кашель, смех.

Растянулся на кровати, глядя сквозь стекло в небо.

По коридору иногда кто-то проходил. Встал, открыл окно. Птичий свист. Треск трактора. Собачий лай. Детские голоса. Задремал.

Спустился в вестибюль. Вместо кареглазой белокурой дежурной пожилая алтайка в очках. Отдал ключ.

Пошел было в больницу, но приостановился, повернул в другую сторону. Раз врач или медсестра сказала. В столовой только два посетителя, что-то ели и втихаря выпивали. Он взял макароны, гуляш, стакан березового сока. Пил кисло-сладкую туманную водицу, думая, что берез здесь как-то не замечал, откуда-нибудь привозят. Мужики разлили остатки водки, подмигнули друг другу, выпили. В любую погоду, в любом уголке страны. Солнце косо лило лучи на окна столовой. По щекам скатывались капли. Утираясь платком, вышел. Еще не поздно пойти в больницу? Но, может быть, она уже спит.

Направился снова к реке, отошел к скале, разделся. Прозрачная вода охватила ноги холодком. Сквозь безостановочный поток воды видны были камни, серые, белые, зеленоватые; вошел еще глубже, окунулся, поплыл, ухая. На самом деле вода была не холодной. Сильное течение сносило, он подплыл к берегу. По не остывшим даже вечером камням вернулся к скале. Уже снова хотелось окунуться. Отлично! Они должны были сюда приехать.

Утром в окне – синее небо.

Завернул в столовую.

Потом дожидался ее перед входом в одноэтажный деревянный корпус.

Она вышла в линялом то ли фиолетовом, то ли лиловом халате; волосы собраны сзади хвостом, на осунувшемся лице улыбка. Потянулась к нему. Он поцеловал. Запах лекарств. Она предложила пойти на какую-нибудь скамейку.

– Ты завтракал?

– Да.

– По-дурацки получилось, – сказала она. – Что ты подумал?

Он пожал плечами.

– Меня так скрючило, что шофер перепугался и прямиком сюда, – продолжала она, опускаясь на скамейку под пихтами.

– А вещи?

Она растерянно взглянула на него:

– Ой, я как-то не подумала…

– В гостиницу он не привез. Ты не просила?

– Нет. Я… не подумала просто. Но вряд ли этот дядечка…

– Да ладно. Я знаю, где он живет.

– Нет, надо… – Она встала.

– Куда ты?

– Спрошу в приемном.

Вещи там и оказались – рюкзак, сумки.

– Ну вот видишь, – сказала она.

Он кивнул и ответил, что, видимо, у него будет много свободного времени.

– Да, наверное, еще дня три-четыре, – сказала она, – меня здесь продержат.

– Так что это?

– Токсикоз.

– Это я уже слышал. Нельзя без таинственности?

– Отравление, – ответила она, сбоку взглядывая на него.

– Чем? – терпеливо спрашивает он.

– Продуктами распада, – отвечает она тихо.

Он думает. Достает сигарету.

– Звучит… угрожающе.

– Ну, просто это результат… новой жизнедеятельности, – с усилием выговаривает она и улыбается.

– А? уже?..

Она кивает.

Мимо проходят больные с большим алюминиевым чаном, накрытым желтой крышкой, медсестра идет позади с эмалированным ведром, на котором небрежно намалевана цифра 5.

Он молчит. Она тоже. Чертит носком по земле в желтых хвоинках и выпотрошенных птицами шишках. Вспыхивает спичка. Она отворачивается.

– О, не кури, а?

Смял зажженную сигарету о коробок, сыпля искры, табак на колено.

– Вообще, конечно…

– Что?

– Что… что значит: не хотела стреноживать?.. Это нелепо… здесь.

– Почему? Я сказала не здесь, а в Бийске, – напомнила она.

– Какая разница. Все равно поздно. Мы могли бы остаться. Никуда не поехали бы. Или…

– Что?

– Да вот и все.

Она ничего не отвечала, чертила носком.

– Я сначала сама не знала. Думала, ну мало ли. У сестры была задержка однажды чуть ли не в два месяца. И у меня… иногда смещалось… ну. Вот. А потом уже, когда стало ясно, уже было поздно, мы собрались.

– Никогда не поздно.

– …Что?

– Остановиться. Сдать билеты. Велика беда.

Он поддал ногой пустую шишку. Поднял голову. Перед ним остановилась женщина с ребенком. Немолодая. Переводит близко посаженные глаза с него на нее; откашливается.

– Сигаретки не найдется?

Протягивает сигарету. Та берет. Между пальцами левой руки, на которой восседает малыш, синеет наколка.

– Можно присесть?

– Нет.

Мгновенье не моргая она смотрит на него, потом как ни в чем не бывало обращается к ней:

– Что, рыжая, чистишься?

Загребает рукой воздух, хрипло кашляет.

– Правильно, не спеши.

Поудобнее перехватывает беззвучного мальца – или это девочка? – и не спеша вперевалку уходит.

Молчат, он и она.

Потом говорят о лекарствах, о столовой, о гостинице, о реке, о поселке, о жаре… Умолкают.

– Может, ты пойдешь? – спрашивает она.

Они расстаются. Она уходит в свой корпус, он идет к выходу, таща рюкзак на спине, сумки. По дороге ему попадается та женщина в замурзанном халате, из-под которого выглядывает нечистое нижнее белье, – она ему подмигивает и вдруг широко улыбается, во весь рот с кривыми прокуренными зубами. Он отводит глаза. Женщина хрипло громко кашляет или смеется.