За углом дома раздался голос отца Леонтия Артамона Елисеевича:
— И мать твоя, Фисун, брехала, и отец, и дети брешут!.. Леонтий! А Леонтий!..
Голос раздавался все ближе. Артамон Елисеевич — тощий, бритый старик — вприскочку, по-сорочьи, подбежал к груше, сбычившись, поглядел на Василия и вдруг как взорвался:
— Леонтий! Фисунов говорит: в лавке твоей криво окна прорублены!
— Ну и что, батя?
— Как — что? Я сам с отвесом проверять ходил!
— Погодите, батя! О чем вы? Какие окна? Какой отвес? Не видите — с божьим человеком беседую? Я в монастырь хочу вовсе уйти!
— Дурак! — взвизгнул Артамон Елисеевич. — И я дурак был, когда на богомолье в Киеве с утра до ночи поклоны клал! Монахи-то в очередь служат! А мне кто очередь ставить будет? Сам их мелом по рясам метил! Согрешил, прости меня, господи! Трижды за сутки меняются, а я все сутки один!
— От невежества так говорите, — наставительно сказал Василий.
Артамон Елисеевич притопнул на него:
— Цыть! С сумой по миру ходишь, Христа ради на пропитание просишь, а учишь? Кого учишь? Меня учишь? Себя учи! Как деньги себе нажить, учи!..
* * *
Когда они опять остались одни, Василий встал, протянул руку:
— Ну, прощай, брат. Пароль следующему, кто придет: «Не из станицы ли Туровской будете?» Отзыв твои: один раз «тройка» и один «троица» — там уж как по ходу разговора получится… К тебе до меня двое шли. Порубали в дороге их. Потому и пришлось самому идти. Посмотреть, кто заваливает… А такие ребята были! И смотри: ни один на тебя не навел… Да ты гляди веселей: Казань-то мы заняли! Совнарком недавно решил пуды, фунты да аршины метрами и килограммами заменить. И знаешь с какого числа? С первого января 1924 года!
— Двадцать четвертого!
— В том-то и дело: уже больше чем на пять лет вперед глядим.
Василий смеялся, довольный произведенным впечатлением.
Они обнялись, поцеловались, постояли, глядя друг на друга.
Потом Василий натянул шинель, взял свою торбу и палку, сгорбился и, сразу как-то став старее и меньше ростом, тяжело пошел к калитке.
ГЛАВА 6
— Я собрал вас, чтобы выразить благодарность за ту работу, которую вы делаете…
Премьер правительства Области Войска Донского Африкан Богаевский стоял под гулкими сводами депо в проходе между путями. Адъютанты и офицеры 3-го отдельного казачьего полка, квартировавшего в городе, окружали его. Дальше располагались железнодорожные чиновники, начальник депо, мастера, техники. Еще подальше — рабочие. Одни из них стояли, другие сидели на верстаках, на колесных парах, на штабелях рессор.
— Трудясь здесь, в этом депо, вы помогаете армии, вы служите нашей донской родине так же, как солдаты в окопах.
Рабочие молчали. Они даже не ответили на приветствие. «Здравствуйте, труженики!» — крикнул он. В ответ была тишина, как на кладбище. Говорили ж ему в Новочеркасске: «Только станете тратить зря время, Африкан Петрович!» Так и выходит.
— Упреки часто раздаются в адрес всей вашей среды. Я считаю эти упреки несправедливыми и не заслуживающими внимания.
Опять молчат. Ни улыбки, ни единого одобрительного движения. А ведь он говорит им приятное, льстит даже, можно сказать!
— Однако все ли среди вас трудятся хорошо? Нет. Среди вас есть и такие, которые приносят вред, занимаются саботажем. Их очень мало. Но они есть. С ними у нас должен быть особый и решительный разговор.
Он делает паузу, оглядывает депо.
«Смутьяны, — думает он. — Все, как один. Вам бы только работать поменьше, да чтобы платили побольше. Вот и все ваши заботы. А то, что рушится экономика Дона, вам наплевать…»
— Иногда спрашивают: «Что же творят эти мерзавцы?» — Богаевский обвел рукой круг. — Они, например, ставят в ремонт совершенно исправные железнодорожные вагоны. Они держат их в ремонте по месяцу. Мало того! Назначая к ремонту исправные вагоны, они снимают с них хорошие части и ставят вместо них испорченные. Как видите, все нам известно, и я вас спрашиваю, так это или не так?
Он кивнул адъютанту. Тот протянул ему рессорную пружину — длинную и узкую, как сабля, стальную пластинку.
Тупица! Он подал ее, держа на вытянутых руках, словно был это не кусок железа, а почетное оружие! Конечно, вокруг засмеялись!
Богаевский поднял пластину над головой.
— Вот она, — он вдруг забыл, как называется эта запасная часть вагона.
— Рессорная пластина, — громким торопливым шепотом сказал начальник депо.
— Пластина, — повторил Богаевский и указал на одного из рабочих — немолодого уже, худого, бледного и, судя по выправке и глазам, очень смирного человека. — Вот ты, — он поманил рабочего пальцем. — Подойди-ка сюда.
— Да чего же я? — рабочий стал пятиться от Богаевского, пытаясь скрыться за спинами соседей. — Я-то чего же пойду?
Адъютанты подвели его к Богаевскому.
— Вот ты мне скажи, — он поднес пластину к самому носу рабочего. — Вот ты скажи: исправна ли эта деталь?
— Не знаю. Чего же я?.. Вам видней, — отвечал рабочий, испуганно крутя головой и глядя то на одного, то на другого стоявшего рядом с ним офицера, словно они должны были подсказать верный ответ.
— Ты в руки ее возьми, осмотри…
Рабочий взял пластину.
— Исправная?
— Вроде бы, — ответил рабочий. — В деле была немного.
— Вот видишь! — подхватил Богаевский. — Ты хороший рабочий, ты понимаешь. А чего же ее посчитали неисправной и сняли? Значит, зря держали в ремонте вагон?
— Так, может, она и есть неисправная? — ответил рабочий.
— То есть как? Ты же только что другое сказал!
— Может, в ней трещина внутри!
— Как же ты ее увидишь, если она внутри? — Богаевский даже всплеснул руками. — Это — саботаж!
Рабочий разжал руки. Адъютанты рванулись к нему, но пластина уже упала на чугунную плиту пола.
— Ну? — спросил он Богаевского.
— Что — ну? — удивился тот.
— Звона-то не было.
— Как не было? Разве не было звона, господа? — он обернулся к начальнику депо, но тот ничего не ответил.
— Звон был, да не тот, — уже с досадой сказал рабочий
— Но был же! Был! Тоже мне — знаток! — продолжал Богаевский. — Звон! Звон! Просто задержали вагон, сняли исправную рессору!..
Он вырвал из рук адъютанта пластину, которую тот поднял, швырнул ее на пол, чтобы еще раз показать, какой получается чудесный звон, и осекся: пластина, словно стеклянная, разбилась пополам.
Тишина длилась недолго.
— Саботажники! — голос Богаевского был пронзителен, как свист. — Специально подсунули порченую…
— Кто же подсовывал? Вы сами, ваше благородие, выбрали, взяли с верстака…
Богаевский, побледнев, шагнул к рабочему:
— Что значит — сам? Что значит — сам?..
Он вдруг понял, что попал в неловкое положение, и, не оглядываясь, быстро пошел к выходу.
Свита последовала за ним.
Выйдя из депо, он остановился, указал на ближайший вагон:
— Отремонтирован?
— Отремонтирован, — поспешно ответил начальник депо.
— Куда он пойдет?
— Не могу знать. Это в веденье начальника станции.
— Начальник станции!
Подбежал старик в железнодорожной форме.
— Куда пойдет этот вагон?
Старик молчал.
Богаевский оглянулся, отыскал среди адъютантов Варенцова, жестом подозвал его:
— Ротмистр! Если он скажет неправду, арестуйте и отправьте в Новочеркасск… Куда пойдет этот вагон? Или он будет стоять у вас вечно?
— В Новочеркасск пойдет, — ответил начальник станции.
— Отдан под мясо Леонтию Шорохову! — крикнул кто-то из толпы рабочих. — Только что и решили…
— С позволения господина управляющего транспортным отделом, — проговорил начальник станции.
— С позволения? — переспросил Богаевский. — У него уже есть позволение? Хорошо же! Доставьте мне сюда этого мясоторговца!
Варенцов оглянулся: только что решили? Значит, Шорохов еще где-то здесь. Тем лучше. Не надо за ним посылать. «Попался, — подумал Варенцов. — Теперь не уйдет. Будет знать, как на Дуську засматриваться». Он вдруг увидел Леонтия: тот протискивался через окружающую Богаевского толпу.
