Так как же было не появиться культу? Ведь были его главные составляющие: космичность, глобальность, доступность этой глобальности. И — возможность, даже необходимость, привести все в этом космосе в порядок, в гармонию. С давних пор Вселенская Гармония была свидетельством о высших Силах — и великим Их даром. Теперь этот дар был вроде бы в руках у человека…
Это сказочное расширение мира не ограничивалось чисто физическими координатами. Множество людей — выходцев из самых низших слоев — приобщалось в это время к высокой культуре, к высокому искусству. И в их среде не мог не появиться восторг неофита, неистовая радость людей, еще вчера живших балалайкой с немногими наигрышами, или какими-нибудь жалкими местечковыми “шпил” на поганой скрипке, а сегодня открывающих для себя Моцарта, Гайдна, Бетховена, Чайковского… Расширялось не просто познаваемое пространство — расширялась душа.
И, конечно, среди этих выдвиженцев не могла не появиться своя субкультура, то, что всегда возникало и возникает у одаренных детей или подростков, когда они, прослушав Моцарта, сами пробуют писать нечто в том же стиле (но, конечно, по жадности новоприобщенного хватают приемы, гармонии, мелодические обороты и из произведений иного стиля — лишь бы “красиво”). Кроме того, лозунг “Искусство — народу” прямо провоцировал на такие действия, своего рода “римейки” искусства прошлого.
Революция создает интересное ощущение у людей искусства. Все революционеры стараются внушить, что прошедшее прошло навсегда, не вернется, что оно ушло далеко. И в сознании людей искусства это прошедшее становится некой античностью, каким-то древним наследием, которое не грех использовать свободно в своих целях. А когда это еще совмещается с культуртрегерством, да еще ведущимся в небывалых масштабах…
СЛОВОМ, ВО МНОГИХ и многих произведениях искусства того периода слишком узнаваемы общие “школярские” места — плод восторга приобщившегося неофита. И в данном случае не всегда важно, кем был этот неофит. Часто деятель искусства был просто профессионалом. Но он выполнял ЗАКАЗ партийного выдвиженца — а этот выдвиженец нередко и был таким неофитом. И это его восторг стоит за многими “красивостями” тех лет — от заново введенных погон до рамочек из лавровых листьев, эмблем “а-ля классицизм” с лавровыми венками и развевающимися знаменами. За ними, при всей их вторичности (чтобы не сказать хуже), стоит именно ощущение этого “расширившегося” человека, раскрывшегося и вдоль по матушке-земле, и вверх, вместе со “сталинскими соколами”, и в области искусства, радость человека из глубинки, приобщившегося к иному бескрайнему миру — истории, знаний, искусства, энергия того, кто верит, что ему все покорится. И эта энергия одушевляет подчас самые, казалось бы, неприглядные произведения искусства тех лет.
Напор “культуртрегерского восторга” придавал подчас искусству тех лет настолько яркие западнические черты, что такого натиска, пожалуй, не бывало с XVIII века. Иногда это доходило до комических черт. Так, например, в здании Института астрономии им. П. К. Штернберга при МГУ отчетливо различимы черты базилики — типичнейшей схемы построения католической церкви. Все совпадает: и портик у входа (со своеобразным “гуннским” ордером), и две башни с раздвижными куполами для телескопов, стоящие строго по краям портика, — и копирующие типичные колокольни.
Это — в Москве. Но и повсюду в провинции проявлялись черты своеобразного культурного западничества. На многих домах послевоенной эпохи можно видеть этакое ложное чердачное окно барочного типа. Само по себе оно кажется странным (тем более, что ложное). Но при знакомстве с провинциальными церквями Испании, Португалии и латинской Америки все становится ясно. Обыкновенно эти храмы представляют собой обычную базилику — проще говоря, амбар с двухскатной крышей. На крыше, со стороны фасада, и примощается мини-колоколенка — а точнее, арочка для колокола, раскачиваемого, чаще всего, с земли. И расположение, и характер этой арочки однозначны с ложным слуховым окном сталинских послевоенных домов. Что ж, все на месте. Восторг неофита, узнавшего о западноевропейской архитектуре, присутствует и тут. И он тем более силен, чем меньше возможности попасть на этот загадочный Запад. Вопреки всяким проклятиям, Запад, узнаваемый в отношении художества только через лучшие, наиболее гармонические примеры, не мог не становиться все более притягательным…
Надо указать и на то, что этому восторгу расширения сопутствовали еще такие настроения: во-первых, ощущение огромного, нечеловеческого, полубожественного ВЕЛИЧИЯ создаваемого — и это до известной степени отвечало реальности: то, что воплощалось в жизнь в те годы, было действительно сказочным. И, во-вторых, как я уже сказал выше, присутствовало ощущение ГАРМОНИИ мира, гармонии, вносимой Всемогущим Человеком (“через четыре года здесь будет город-сад”). Поэтому при всей безвкусице отдельных образцов, состоящих из механически соединенных элементов — римейков наиболее типичных элементов различных старых стилей, чувствуется сила и гармония — или хотя бы воля к силе и гармонии, пронизывающей все это…
А Сталин? Что Сталин! Он был бы глупцом, если бы упустил все это. И он не упустил. И получилась, например, медаль “За победу над Германией” — едва ли не античной простоты, гармоничности и силы. И получались великие, сильные песни, где в популярной форме были выражены чувства величия, гармонии, возвышающие душу. Одну такую песню В. Мурадели (в гармонии явно заметны перепевы “Могучей кучки”; она вышла на одной из кассет серии “Песни о Сталине”) можно было бы привести в качестве примера.
К сожалению, в газетной статье можно лишь обозначить основные тезисы. Но, думаю, то, что я попытался здесь наметить — ибо многое из этого оставалось и остается незамеченным — будет в дальнейшем развито и раскрыто. Будет еще и потому, что человечеству не уйти от вопроса: как созидать всестороннюю и массовую культуру. И без опыта сталинских лет тут не обойтись.
Вл. Нилов АПОЛОГИЯ ВОЖДЯ
ИСТОРИКИ УЖЕ ДАВНО пришли к заключению, что современникам не дано познать смысл событий их времени: он открывается много позднее только потомкам, которые взирают на них с далекого расстояния.
Для современников 30-летнее правление Сталина вспоминается как время лишений, насильственной коллективизации, беззакония и террора, всепроникающего страха, ежового 37-го года, московских сфабрикованных процессов, 5-10-летнее заключение в концлагерях за антисоветский анекдот или критическое замечание о советской власти.
Правитель должен делать для страны то, что требуется временем и обстоятельствами, каких бы жертв и напряжения сил это ни потребовало от народа. В нем, как в фокусе, сосредоточивается история его страны, он, как физический закон природы, подобно закону всемирного притяжения, которому невозможно не подчиниться. Его первой заботой и попечением есть обороноспособность страны и неприкосновенность границ, которым подчиненно все остальное. Только в свете этой мысли становятся понятней и объяснимей все эксцессы его правления. Кстати, западные историки уже давно пришли к заключению, что если какая-то мера принесет пользу и выгоду в будущем, то любые меры, как бы жестоки они ни были, оправданы.
Ныне не может быть сомнений, что царская Россия, разваленная февральским думско-генеральским заговором, была восстановлена большевиками. И это, как писал русофоб профессор истории Ричард Пайпс, есть единственный случай в мировой истории. Мы как-то забываем об этом, но об этом необходимо помнить, чтобы не потерять перспективу. Советский режим, открыто провозгласивший капиталистическую “демократию”, засидевшейся на исторической сцене всемирным паразитом, снабдил Запад удобным предлогом и дымовой завесой для подготовки нового нападения на Россию с той же вечной целью покончить с ней как независимой от Запада политической величиной. Интервенция 14 держав Европы в гражданскую войну, включая страны Антанты, бывших союзников России, была не только попыткой удушить советскую власть в колыбели, но и расчленить Россию, сочетая, так сказать, приятное с полезным.
