В Париже Анжелика приказала отвезти ее на набережную Турнель к Нинон де Ланкло. Но поначалу подруга отказалась ее принять.

— Анжелика, вы сочли себя сильнее этого грубияна, что заставило меня разочароваться в вашем уме или начать думать, что вы испытываете удовольствие от того, что вас избивают. Я не хочу видеть вас в своем доме.

— Как вы суровы, Нинон. Вы больше не любите меня?

— Вы не раз слышали от меня, что я не терплю покорность, с которой некоторые женщины принимают жестокость мужчин. Я считаю, что это непростительно, это страшный грех. И так поступили вы, Анжелика! Куда это годится?! Только посмотрите, в каком вы состоянии! Я даже не могу обнять вас, чтобы успокоить, так сильно вы избиты. А я предупреждала вас. Все вас предупреждали. Весь город предупреждал вас!

— Я должна была исполнить обязательство, которое сродни карточному долгу. Вы знаете, это для меня священно. А теперь мне нужно присоединиться к Филиппу, попасть ко двору, но вы правы, я не могу появиться при дворе в таком виде. Только вы способны мне помочь.

— Я прощаю вас, но лишь при условии, что вы больше никогда не позволите этому хаму избивать себя.

— Я обещаю, так как в этом больше нет необходимости.

— Он женился на вас?

— Это я женила его на себе.

Нинон улыбнулась и, обращаясь с Анжеликой нежно, как с хрупкой вазой, которая в любой момент может разбиться, повела подругу в дом. Она рассказала новоиспеченной маркизе, что уже целых три месяца хранит верность герцогу де Гассемпьеру. Но пока герцог вынужден целый месяц находиться при дворе: наступила пора праздников, и король желает видеть своего придворного до начала, во время торжеств и даже после их окончания. Поэтому куртизанка была совершенно свободна, она могла приютить Анжелику и постараться вернуть ей человеческий облик.

— Хотя в любом случае, — весело заявила она, — я могла бы вас принять и посвятить вам все мое время. Гассемпьер во всем соглашается со мной, и он знает, что в моем списке привязанностей вы стоите выше его. Однако вы еще раз обманули меня. Мне казалось, что вы более восприимчивы к моим разумным советам.

— Нинон…

— Ах, какое это имеет значение! Вы не такая, как все.

У нее вырвался вздох смирения.

— И он тоже не такой, как все.

Мадемуазель де Ланкло рассказала, что накануне Филипп был на ее приеме. Он любезно приветствовал хозяйку дома и сообщил, что отправляется в Версаль, чтобы заняться подготовкой празднества. Предстоят самые разнообразные развлечения: парад драгоценностей, балеты, комедии, фейерверки и другие необыкновенные затеи. В городе то и дело раздавались радостные возгласы тех, кто получил приглашения, и скрежет зубов тех, кто не получил. В общем, у них есть в запасе еще несколько предпраздничных дней.

Итак, Анжелика устроилась в знаменитой «желтой комнате».

Сидя у изголовья подруги, Нинон болтала без остановки, чтобы у Анжелики не возник соблазн открыть рот и ответить — ведь для восстановления нежного лилейно-розового цвета лица нужно полное спокойствие. По словам Нинон, она нисколько не сожалела о том, что ее не приглашают в Версаль, куда из-за скандальной репутации путь ей был заказан. Ее вотчина — здесь, в небольшом особняке квартала Маре, где она — королева, а не придворная. Мадемуазель де Ланкло хватало того, что по поводу того или иного происшествия, случившегося в городе или при дворе, король спрашивал: «А что сказала об этом прекрасная Нинон?»

— Когда вас будут чествовать в Версале, вы не забудете меня, дорогая?

Анжелика, вся замотанная повязками, энергично мотала головой в знак того, что не забудет.

21 ИЮНЯ 1666 года маркиза дю Плесси-Бельер выехала в Версаль. У нее не было приглашения, но отваги ей было не занимать.

Пара гнедых в яблоках лошадей была впряжена в ее карету, снаружи и изнутри обитую зеленым бархатом, отделанную великолепной бахромой и золотой тесьмой, с позолоченными колесами и рамой.

Анжелика надела платье из зеленой муаровой парчи, затканной серебряными цветами, а из украшений выбрала роскошное жемчужное ожерелье в несколько рядов, которое спускалось ниже остроконечного корсажа.

Волосы, уложенные Бине в сложную прическу, были украшены жемчугом и двумя легкими белыми перьями, напоминавшими снежную корону. Умело, без излишеств, подкрашенное лицо Анжелики не сохранило на себе ни единого следа той жестокости, жертвой которой она совсем недавно стала. Лишь на виске пока не зажил небольшой синяк, который Нинон ловко замаскировала с помощью бархатной мушки в форме сердечка. Другую, совсем маленькую мушку наклеили в уголок рта. Анжелика выглядела безукоризненно.

Она надела вандомские перчатки, раскрыла веер и, склонившись к дверце кареты, крикнула:

— Кучер, в Версаль!

Но когда Анжелика подняла глаза к холмам Сен-Клу, она внезапно ощутила горечь расставания.

Она снова увидела себя сидящей на склоне, когда мэтр Ансельм рассказывал ей о далеких парижских куполах. Трактир «Почтовая станция Четырех королей». Какие славные люди!

Теперь Анжелика принадлежала совсем иному миру. Ей наконец удалось добиться желанной цели. Прощайте! Прощайте, славные люди!

Анжелика издалека заметила радостную суматоху, привычно царившую вокруг трактира, беседки, увитые плющом, где подавали старый добрый генгет, фасад «Почтовой станции Четырех королей», ее крепкую крышу, а дальше — массив виноградников, раскинувшихся на холме.

Она приказала остановить экипаж.

— Ждите! — выкрикнула Анжелика.

Она вышла из кареты, не опасаясь нанести ущерб своему великолепному туалету, блеск и многочисленные оборки которого тут же расчистили пространство вокруг роскошно одетой дамы. Бодро простучав каблучками отделанных перламутром туфелек по ступеням лестницы, маркиза оказалась на пороге большого зала трактира. С первого взгляда она узнала Маргариту, сидевшую за столом, а затем разглядела у очага и самого мэтра Ансельма.

Анжелика как вихрь пронеслась по залу, и все, кто оказался на ее пути, обратились в соляные столбы, причем в столбы с разинутыми от удивления ртами.

В облаке из атласа и перьев Анжелика подлетела к мэтру Ансельму. Она обвила руками его шею и крепко поцеловала в губы, потом кинулась к поднимающейся со своего места Маргарите, обняла ее и оставила в руках растерянной девушки расшитый жемчугом платочек.

И, молнией оказавшись за порогом трактира, она бросилась к своей карете мимо расступившейся ошеломленной толпы.

— В Версаль, кучер! В Версаль.

Она откинулась на сиденье. Прощайте! Прощайте, добрые, славные люди! Прощайте!

Анжелика чувствовала, как лошади в последнем усилии преодолевают тяжелый и крутой подъем, после которого начиналась восхитительная новая страна, земля, столь любимая королем.

Добравшись до вершины, карета покатилась вниз по склону.

Анжелика поминутно высовывала голову в окно, рискуя разрушить искусное сооружение Бине и быть обрызганной жидкой грязью.

— Да поторопись же, кучер, черт тебя раздери! Твои лошади — просто неповоротливые улитки.

Но она уже видела, как на горизонте появляется высокий искрящийся розовый утес, казалось вобравший в себя все солнечные лучи этого весеннего утра.

— Что там на горизонте?

— Это — Версаль, госпожа.

Аллея недавно посаженных деревьев вела к дворцу. У первых ворот карета Анжелики была вынуждена остановиться, чтобы пропустить экипаж, который несся во весь опор по дороге из Со[54]. За алой каретой, запряженной шестеркой гнедых, следовала кавалькада всадников. Должно быть, то была карета Месье. Вслед за ней шестерка белых лошадей пронесла в сторону дворца карету Мадам.

Анжелика приказала кучеру ехать за ними. Она теперь не верила ни в дурные встречи, ни в колдовство. Она парила над землей, словно окруженная удивительными защитными чарами. Уверенность, что час триумфа близок, была сильнее, чем любые страхи и опасения. Ведь она дорогой ценой заплатила за свой триумф.