Генерал Гидаль не знал ничего о планах Мале. Он был удивлен и обрадован внезапному освобождению, которое он так же, как Лагори, приписывал перевороту, произведенному военной силой с поддержкой сената.

Бутре, продолжая с достоинством и энергией исполнять свои обязанности полицейского комиссара, приказал отворить камеры обоих заключенных. Он с важностью предъявил им акт об освобождении. Оба арестанта были поражены и подумали сначала, что это – замаскированный приказ о переводе в другое место с целью спровадить их в ссылку, за море. Лагори сильно мешкал при одевании. Гидаль спустился вниз с чемоданом в руке, что совсем не годилось для того, чтобы шествовать во главе войск, восставших против существующего правительства.

Велико было изумление обоих генералов, когда они увидели на тюремном дворе Мале, которого они считали узником. Свободный, в парадной форме, окруженный офицерами, он отдавал приказания. Для них стало очевидным, что совершился переворот, которым спешат воспользоваться жертвы императорской системы.

Мале обнял их, наскоро сообщил, что они свободны и призваны к командованию и что император скончался. Ничто в этих известиях не показалось им невероятным.

В тюрьме Гидаль сошелся с одним корсиканцем по имени Боккьямпи, попавшим в заключение за участие в заговоре против империи. Он попросил Мале освободить и его. Бутре получил приказ немедленно приступить к освобождению этого человека. Гидаль, совершенно оторопевший, был вовлечен таким образом в заговор, о котором не имел ни малейшего понятия и результат которого для него был тот, что, думая получить свободу, он нашел смерть. В этом приключении все фантастично.

– Ты – министр полиции, – сказал Мале, обращаясь к Лагори. – Отправляйся на свой пост, овладей зданием министерства и арестуй Савари, живого или мертвого.

Лагори согласился и, можно сказать, очертя голову поспешил в дом Савари. Бутре и Боккьямпи было поручено отправиться в полицейскую префектуру, начальником которой состоял барон Пакье.

Между заговорщиками было условлено, что они сойдутся все вместе в девять часов утра в городской ратуше, где Мале должен был находиться еще с восьми часов для учреждения временного правительства.

– Ступайте, – сказал им Мале, вручая бумаги с их назначениями и приказами начальникам службы, – нельзя терять ни минуты.

Затем он послал вестового в казарму улицы Бабилон, где помещалась муниципальная гвардия.

Полковник Раппе, старый служака, преданный императору и заседавший в военном суде при разборе дела герцога Энгиенского, был разбужен в половине восьмого утра приходом запыхавшегося адъютанта.

– Полковник, – сказал вошедший, еле переводя дух, – у нас сегодня важные новости…

Преодолев волнение, молодой офицер сообщил полковнику о смерти императора в Москве, где, по слухам, тот был убит на укреплении, и прочел начальнику полученные им приказы.

Сильно смущенный Раппе мог только пробормотать:

– Мы пропали! Что будет с нами?

Он ни на секунду не усомнился в верности рокового известия, не подумал оспаривать переданные ему приказания, но велел своему полку тотчас стать под ружье, а сам, наскоро одевшись, отправился с одним батальоном в то место, куда его требовали.

В то время как храбрый и наивный Раппе спешил таким образом навстречу собственной гибели, его полк занял указанные ему посты. Никто не догадывался о мошеннической проделке. Ни малейшего подозрения не мелькнуло ни у солдат, ни у офицеров.

Лагори и Гидаль явились в министерство общей полиции. Караульные пропустили их. Могли ли они остановить двоих генералов в мундирах и в сопровождении батальона?

Министром полиции состоял Савари, герцог де Ровиго; он был беззаветно предан империи и императору.

Савари писал до рассвета в эту ночь, 23 октября, и только что успел лечь в постель, как услыхал странный шум во дворе своего дома. До его слуха донеслись конский топот, человеческие голоса, лязг оружия. Он не знал, чему приписать эту суматоху, как вдруг к нему вбежал перепуганный камердинер и крикнул:

– Монсеньор, монсеньор! Вас хотят арестовать. Весь дом занят солдатами. Внизу стоит генерал, который требует вас к себе. Он говорит, что явился арестовать вас. Слышите, эти люди уже поднимаются по парадной лестнице. – И лакей бросился к дверям, чтобы запереть их на ключ. – Я поспешил предупредить вас, пожалуй, вам надо спрятать какие-нибудь бумаги.

Савари сбросил одеяло, простыню и неподвижно сидел на краю постели, в нерешительности и глубоком раздумье, спустив с кровати босые ноги. В руках у него 'было нижнее белье, поданное ему дрожащим слугой, но он и не думал надеть его. Растерянный, удрученный, как человек, который ищет объяснения неожиданной и незаслуженной немилости, он бормотал про себя:

– Чем провинился я перед его величеством? За что приказал он арестовать меня? – И бедняга прибавил сквозь зубы: – Бьюсь об заклад, что это опять какие-нибудь плутни Фушэ! Значит, император по-прежнему слушает этого негодяя, этого мошенника!

Итак, первой мыслью министра полиции было, что его арестуют именем императора. В своем волнении он старался угадать причину столь внезапной суровости и не находил никакого вероятного повода для такой строгой меры, принятой относительно его.

– Отворите, именем закона! – раздался голос за дверью, и она тотчас подалась под ударами ружейных прикладов.

Нижняя планка отскочила, и сквозь это отверстие в комнату полез солдат с привинченным к ружью штыком. За ним последовали второй и третий. Все они прицелились в герцога.

Наконец дверь распахнулась настежь, и пораженный Савари увидел входившего к нему генерала Лагори, которого он же сам приказал посадить в тюрьму! Вместо того чтобы сидеть под строгим караулом в стенах Ла-Форс, арестант стоял перед ним в генеральской форме, при шпаге и командовал солдатами, которые, по-видимому, беспрекословно повиновались этому государственному преступнику. Что же такое творилось? Савари был готов подумать, что сделался Жертвой кошмара, а между тем сознавал, что не спит. Но если это не было сном, то, значит, свет перевернулся вверх дном. Заключенные разгуливали на свободе, арестовывая добрых людей. Прямо не верилось глазам.

– Черт возьми, – фамильярно, почти весело воскликнул Лагори, – твоя спальня – словно неприступная крепость! Я вижу, старина Савари, что ты удивлен моим приходом, не так ли?

Герцог Ровиго мог только пробормотать:

– Так это вы, Лагори? Что вы тут Делаете? Как вас выпустили из тюрьмы?

– Правительство освободило меня и вручило мне командование вот этими храбрецами! – по-прежнему весело ответил Лагори с довольно добродушным видом.

– Какое правительство? Я не понимаю…

– Так вот узнайте! Император скончался! Народ назначает свою администрацию.

– Ах! Боже мой! Бедный император! – воскликнул Савари и, удрученный горем, потому что он искренне любил Наполеона, упал на постель.

Придя в себя, Савари тотчас заподозрил обман, хотя в смерти императора он не сомневался: к сожалению, это ужасное несчастье было вполне возможно. Уже сколько раз в течение продолжительной и тяжелой войны с Россией друзьям Наполеона при отсутствии известий от него приходило на ум страшное предположение, что он убит в сражении или умер от какой-нибудь внезапной болезни. Молчание Наполеона в последние дни делало вероятным предположение о катастрофе под стенами Москвы. Однако Савари понимал, что о таком важном событии ему должен был сообщить кто-нибудь другой, а не Лагори, еще накануне сидевший в тюрьме. Как министр полиции Савари должен был узнать о событиях раньше всех. Освобождение арестованного заговорщика могло быть только результатом какого-нибудь преступления. Неужели императрица и великий канцлер Камбасерес, узнав о смерти императора, вздумали арестовать его, друга и верного слугу Наполеона, который именно ему поручил охранять Римского короля? И кто мог посоветовать им отпустить на свободу такого противника императорской власти, как Лагори? Во всем этом происшествии было что-то таинственное и невероятное, заставившее Савари усомниться и в миссии человека, пришедшего арестовать его, и в законности власти, от имени которой действовал Лагори.