– Дай мне еще минуту.

Она поднялась, но он бежал за ней, на ходу пудря ее плечи.

– Задержись на секунду, – умолял он.

– Все. Я опаздываю.

– Господи, тридцать секунд!

Она прикусила нижнюю губу и остановилась.

Торн знал свое дело и всегда держал слово – через пару минут она была на площадке. Декорация, построенная на скорую руку, выглядела бедновато, не то что постоянный павильон с роскошной гостиной Валентайнов. Но она предназначалась для одной-единственной сцены – «наплыва». Большая часть площадки оставалась в тени. И огромная двухспальная кровать с цветастыми простынями – очевидно, французскими – занимала почти все свободное пространство. Естественно, присутствовало ведерко со льдом, бокалы для шампанского и другие атрибуты, обязательные для маленького любовного гнездышка.

Когда Дженнифер прошла мимо камер и съемочной группы прямо на площадку, ее внезапно остановил Джим:

– Как насчет этой сцены, Джен? Все о’кей?

– Что? – не поняла она.

– Вы же с Конаром как кошка с собакой. Ты думаешь, все получится?

Разумеется, никто не знает, что она и Конар… Пока не знает.

Она улыбнулась.

– Все прекрасно, Джим. Мы все здесь классные профессионалы.

– Хорошо. Я просто хотел убедиться, что все в порядке. Как ты полагаешь, мы сможем снять эту сцену с одного дубля? – недоверчиво спросил он. – Конечно, мы сначала порепетируем.

– Нам не нужна репетиция, – заявила Дженнифер.

– Послушай, Джен, не беспокойся, я сам понимаю, что с ходу ты не сможешь это сделать.

– Смогу.

– Мы вполне можем порепетировать.

– Нам не нужна репетиция, – настаивала она.

Дженнифер прошла на площадку, прямо к постели, стоявшей в центре.

Конар уже ждал ее там. Голые бронзовые плечи. Он был обнажен до пояса, цветастая простыня покрывала остальную часть его тела.

– Конар, я предлагал репетицию.

– Зачем? Нам не нужно, – пожал плечами Маркем.

– Вы оба упрямые донельзя. Хорошо, один дубль с подвижной камеры. А теперь запомните оба. Это пик вашей страсти. Дженнифер, ты собираешься узнать, кто он на самом деле. Тебя беспокоит, насколько искренни его чувства. Не соблазнил ли он тебя ради того, чтобы присвоить виноградники?

Главный вопрос…

– Дженнифер, запомни: страсть, желание… Пожалуйста, побольше чувства, не имеет значения, насколько жестко…

Улыбаясь, Дженнифер подошла к постели, развязала пояс халата. Сняла его и бросила. Она видела его ответную улыбку, его восхищение. Казалось, его серые глаза говорили: смелее, Дженнифер, смелее! Она откинула покрывало и скользнула в постель.

– Джен, ради всего святого, умоляю, помни, ты его любишь в этой сцене, побольше чувств!

Она легко и грациозно легла на него, целуя в губы. Его тело было таким сильным, таким упругим и теплым, его руки тут же обняли ее. Господи, как же он умел целоваться! Его губы захватили ее с уверенностью и решимостью. Страстный поцелуй, влажный и нежный. Язык меж ее губ, его запах, его вкус, движения, его руки, обнимающие ее…

– Все готовы? Пять… четыре… три… Свет! Камера! Поехали!

Дженнифер оторвалась от его губ. Между прочим, это сцена в «мыльной опере». И есть еще и текст.

– Я должна уйти.

– Почему? – удивился он.

– Мой… мой отец приезжает вечером.

Она мягко оттолкнула Конара. Найдя свой халат в ногах постели, неуверенно натянула его, доверяя камере делать свою работу.

Он сел, наблюдая за ней.

– И ты будешь вот так вскакивать всякий раз и зависеть от того, что скажет и что подумает твой отец?

– Нет! Просто он сегодня приезжает в Париж.

– И ты боишься сказать ему, что встретила мужчину, с которым у тебя… отношения.

Она покачала головой, стоя к нему спиной.

– Дело в том, что я ничего не знаю о тебе. Согласись, это странно. Мы познакомились на вечеринке. И я рассказывала тебе о Калифорнии, о моем доме, о наших виноградниках… а о тебе лишь знаю, что ты приехал в Париж учиться.

– Я действительно учился в Париже. Когда ты сбежала.

– Я не сбежала. Мне нужно было немножко побыть одной… вдали от моей семьи.

– Но теперь твой отец здесь.

– Да, и я люблю свою семью. Просто иногда они могут быть такими нетерпимыми! Я больше не должна тебе ничего говорить. Мы так мало знакомы!

Он потянулся к ней, схватил за руку и со страстной силой притянул назад к себе.

– Ты знаешь меня, знаешь так близко, как никто. И не побоюсь утверждать, что ты этого хочешь.

Он снова ее поцеловал.

Боже!

Какой поцелуй!

Она забыла о съемке. Его губы раскрывали ее. Она чувствовала их мягкость и влажность.

– Я… я… ничего не знаю.

– Может, это к лучшему, если мы все так и оставим, – хрипло произнес он.

– Неужели есть какие-то вещи, которые ты боишься мне сказать?

– Может быть, и есть.

– Например?

– Например, мое имя.

Она слегка отклонилась, чтобы видеть его лицо.

– Что ты имеешь в виду? Твое имя? Разве я не знаю его?

– Даже слишком хорошо. Слишком хорошо.

На площадке воцарилась гробовая тишина. Камера медленно двигалась по кругу. Глядя на Дженнифер, Конар начал смеяться. Она улыбнулась в ответ и повернулась к Джиму.

– Ты забыл сказать «стоп».

– Что? О черт. Стоп! Стоп! Снято.

– Ну как, получилось с одного дубля? – хитро поглядывая на него, спросила Дженнифер.

– Как? Тебе достаточно чувства? – усмехнулся Конар.

– Вы просто асы, то, что нужно режиссеру. Не группа, а высший класс!

Конар потянулся за своим халатом, накинув его, встал с постели.

– Мисс Коннолли и я не могли тратить время впустую, у нас днем важная встреча. Десять минут хватит, Джен?

– Абсолютно, – кивнула она.

На то, чтобы снять грим и переодеться, хватило восьми минут, но Конар, уже вполне готовый, поджидал ее в коридоре, около двери гримерной.

– Джим, – начал он с улыбкой, – не подозревает, что ты больше не считаешь меня таким уж отвратительным. Он назвал тебя лучшей актрисой в мире.

– Может, он прав? – лукаво поглядывая на него, рассмеялась Джен.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Может быть, – мягко согласился он. – Знаешь что? Скорее всего мы приедем немножко раньше, но это лучше, чем опоздать.

– Я абсолютно готова. Но не думаешь ли ты, что раз ты не кажешься мне отвратительным, то я соглашусь на операцию?

– Посмотрим, что скажет врач.

– Взвесим все «за» и «против».

Все «за» и «против».

«Не такой уж я великий актер», – беспокойно подумал Энди Ларкин. Его на самом деле мутило, и он не в состоянии был сдержать тошноту.

Он выбрался из машины, радуясь, что оказался в пустынном месте. Самая настоящая свалка, наполовину огороженная разрушенным забором, за ним куча мусора. Энди навалился на забор, и его вырвало.

Он стоял там еще несколько минут, прикрыв глаза.

Удивительно, но ему сразу стало легче. Но что вызвало эту тошноту? В чем причина? Он провел спокойную ночь, нет, ему просто не везло.

Нервы. Идиотские нервы. Он знает Джо целую вечность.

Джо не стал бы утаивать ужасное преступление.

Он почувствовал новый приступ тошноты. Желчь подкатила к горлу. Рот наполнился горькой слюной. Пора обратиться в полицию.

И сказать им… что?

Что его лучший друг, наверное, убил женщину?

Он совсем запутался.

Все «за» и «против», подумала Дженнифер.

Она, Конар и мать сидели в кабинете доктора Теоболда Дессинджера. На столе стоял муляж человеческого мозга, доктор отставил его в сторону. Он объяснял, что знает наука о функциях мозга. Продемонстрировал им наглядные схемы, рассказал, как развивается болезнь и что может дать операция. Он приводил ненужные подробности, и хотя Дженнифер всегда старалась считаться с мнением другого человека, она так и не поняла, что же он в конце концов хотел сказать. Он говорил о переменах в жизни тех пациентов, которые выдержали операцию. И заметил при этом, что выдержали не все. Конар указывал, что у более молодых больных шансов больше и что Эбби принадлежит как раз к их числу. Дженнифер обратила внимание на тот факт, что у Эбби слабое сердце, и доктор заметил, что в определенных случаях операция противопоказана. В заключение он заявил, что каждый человек имеет свое понятие о жизни и о том, как проживать эту жизнь. И именно больной должен принять решение.