Яна бежала по аллее, не обращая внимания, следуют ли за ней остальные. Радостная энергия летнего солнца переполняла ее, и весь мир казался теплым и дружелюбным, как большая лохматая собака. Дорожка пошла ощутимо вверх, окружающий лес посветлел, и через пару десятков шагов, запыхавшись, она выскочила на смотровую площадку высоко над горными кручами, резко обрывающимися вниз, к далекому океану. Она остановилась, опираясь руками в колени и тяжело дыша, но не переставая с любопытством оглядываться по сторонам.

И в этот момент ее словно с размаху ударили по лицу.

Задохнувшись от неведомого доселе ощущения, она неловко упала на одну коленку, уперевшись ладонью в горячий на солнце асфальт. Саженях в пяти от нее, на самом краю смотровой площадки, возле резко обрывающейся ограды, спиной к ней неподвижно стоял человек. Мужчина не обращал на нее никакого внимания, но от него исходили такие волны страшной смертельной тоски и беспредельной боли, что Яне словно уперлась в лицо невидимая ладонь, с силой отталкивая ее назад. Но что случилось? Что с ним? Почему он стоит здесь совсем один и почему ему так плохо?

Она пересилила порыв развернуться и убежать. Так неправильно. Если этот дядя так плохо себя чувствует, его ни в коем случае нельзя оставлять одного. Так говорила мама, еще до того, как Яна стала девиантом, а сама мама начала непрерывно испытывать тоску и страх. Если человеку плохо, даже одно хорошее доброе слово может помочь ему справиться с бедой. Но почему он здесь один?

Борясь с собой, она встала на ноги и неуверенно сделала шаг вперед. Потом еще один. И еще. Ее глаза расширились от ужаса, когда она увидела, что незнакомец стоит на самом краю площадки, там, где кончается земля и начинается пропасть. Но ведь не может же он…

Он – самоубийца. Она поняла это так же отчетливо, как видела далеко внизу катящиеся океанские волны. Он пришел сюда умереть, потому что ему плохо и одиноко. Но такого нельзя допустить! Нельзя! Ни за что! Но как? Она всего лишь маленькая девочка, а ни Дзинтона, ни Цукки, ни даже Карины нет рядом… Она попробует удержать его эффектором, если он начнет падать, но что, если она не сумеет? Он большой и тяжелый, вместе с Кариной они бы его точно удержали, но в одиночку? Нет, надо по-другому. Но как?!

Борясь с накатывающими волнами тоски, она подошла к мужчине, встала рядом и крепко вцепилась в поручень перил. Надежная твердость железа успокаивала.

– Дядя… – несмело сказала она.

Сай неподвижно стоял на краю обрыва, чувствуя, как ветер треплет рубашку. Начинающееся опускаться к закату солнце раздражающе слепило глаза сразу с двух направлений – с неба и с океанской поверхности. Мыслей больше не осталось. Он не в состоянии и дальше выносить эту боль. С тех пор, как каменный пьедестал с телом Расумы опустился в огненное жерло крематория, прошла неделя – и душа упорно не желала исцеляться. Он даже отказался взять на работе отпуск на несколько дней, потому что страшился оставаться один в опустевшем доме. Но каждый вечер ему все равно приходилось возвращаться туда – в место, где каждая вещь все еще носила на себе отпечаток ее дыхания, ее веселого характера. Память продолжала терзать его и днем, и ночью, и ночь была хуже всего. Он метался на кровати, и ему казалось, что стоит только повернуть голову, протянуть руку, чтобы ощутить ее упругое тело, услышать ровное сонное дыхание… Но ее больше нет. Обычная несправедливость – автокатастрофа, отказавшие тормоза, знак дорожного перехода, не защитивший ни ее, ни их еще не рожденную дочь. Несправедливость, так характерная для жизни, которую он более не в состоянии выносить.

Где-то там, позади, шумел Парк чудес, и тысячи людей беспечно развлекались всеми доступными способами. Завтра для них наступит новый рассвет, и новый день примет их в свои объятия. Сай пришел сюда в надежде, что сумеет вобрать в себя хоть капельку их счастья и безмятежности. Он ошибся. От вида беззаботно смеющихся мужчин и женщин камень на сердце лишь прибавил в весе.

Чувств больше не осталось. Лишь бесконечная серая тоска затопила все вокруг, заставляя желать лишь одного: чтобы все кончилось как можно быстрее.

Он прислушался к себе. Да, все решено. Домой возвращаться незачем. Мелкие неоконченные дела больше не имеют никакого значения. Завещания он не оставляет, но сестра как-нибудь разберется и сама. И вообще, вряд ли мир рухнет после его смерти. Решение взвешено, обдумано и принято. Осталось лишь немного наклониться вперед, и силы гравитации довершат остальное.

Раздавшийся сзади и внезапно оборвавшийся дробный топот детских сандалий заставил его вздрогнуть от досады. Броситься с обрыва на глазах у ребенка – свинство чистой воды. Ничего. Дети – существа непоседливые, покрутится вокруг пару минут и умчится дальше по своим неотложным делам. Он потерпит.

За спиной – робкие шаги, тяжелое сбивчивое дыхание. Несмелый голос:

– Дядя…

– Да? – подавив раздражение, негромко спросил он, слегка повернув голову. – Что тебе нужно?

– Дядя, тебе очень плохо?

– Что? – от удивления он повернулся к девочке всем телом. – Но… откуда ты знаешь, молодая госпожа?

– Тебе очень плохо, я чувствую, – решительно сказала девочка, откидывая с глаз челку. – Дядя, так неправильно. Так не должно быть. Почему тебе плохо?

– Беги по своим делам, молодая госпожа, – едва сдерживаясь, ровно произнес Сай. – Мои чувства тебя не касаются. Родители, наверное, тебя уже потеряли.

– Они умерли, – девочка зябко передернула плечами и, отвернувшись, стала смотреть вниз с обрыва. – Они погибли в автокатастрофе.

– Вот как… – растерянно произнес Сай. Что-то непонятное шевельнулось в глубине океана тоски. Да, мир жесток и несправедлив. Все умирают именно тогда, когда должны жить и жить. И Расума, и их ребенок, который даже не успел родиться. Возможно, их дочь оказалась бы похожей на эту девочку. – Мне очень жаль, что так получилось, молодая госпожа. Прими мои соболезнования.

– Мама говорила, что в жизни всегда есть надежда. Что горе и печаль проходят, и жизнь продолжается. Дядя, я не хочу, чтобы тебе было так плохо, – она вскинула на него просящий взгляд. – Ты можешь улыбнуться? Пожалуйста?

– Нет, – покачал головой Сай. Тоска с новой силой нахлынула на него. Когда же эта девчонка уберется?

– А когда мне было плохо, когда я разбивала коленки или у меня болело горло, мама пела мне песенку про соловья. Она очень ее любила, – девочка не сводила с него умоляющего взгляда. – Хочешь, я спою ее тебе? Хочешь?

– Спой, молодая госпожа, – со вздохом произнес Сай. Очевидно, что от девчонки так просто не отделаться. Вот ведь привязалась… Но откуда она узнала, что ему плохо?

– Ага! – радостно кивнула девчонка.

"Я хочу, чтобы ему стало радостно!" – повторила про себя Яна. Она верила, что если очень-очень верить в какое-то желание, то оно обязательно сбудется. Ну, может, не любое, но многие. Она отошла на два шага, повернулась и встала в позу, в которой, по ее представлениям, должны стоять настоящие певицы. Внезапно тоска этого незнакомого мужчины представилась ей в виде штормового моря, в котором огромные валы беспорядочно накатывают на берег, хлещут по гальке и с корнем вырывают смелые кусты травы, прорастающие между валунами. Она зажмурилась, чтобы глаза не мешали ей, потянулась вперед своими невидимыми руками – не так, чтобы ухватить, а так, чтобы обнять и ласково утешить – и запела.