– А мне интересно, – безмятежно сообщил Саматта. – Я с аквалангом уже пару лет как не опускался, неплохо бы навыки восстановить.

Дзинтон возвел очи к потолку, покачал головой и вздохнул.

– Тьфу на тебя, Мати, – недовольно сказал он. – Я тебе сюрприз хотел сделать, а получился приказ. Ладно, думай сам. Седьмой пирс, катамаран "Осьминог". Сошлешься на меня – мы с руководителем экспедиции заочно знакомы. Его, кстати, зовут Бун Юбэда. На неделю я тебя отпускаю. Сегодня забеги ко мне в комнату после девяти, научу тебя паре фокусов, чтобы успел потренироваться. Всех остальных заранее предупреждаю: в парк стартуем в восемь утра. С учетом пробок туда нам пару часов добираться, так что как раз к полудню окажемся на месте. Ладно, ребята, я пошел, нужно еще делами позаниматься. Спасибо, все очень вкусно. Карина, ты явно делаешь успехи в кухонном деле.

Он подмигнул девочке, выскользнул из-за стола и, махнув рукой, исчез в коридоре. Карина невольно смутилась. Цурме с морским петухом и в самом деле делала она, пусть и под руководством Цукки, и результат понравился даже ей самой. Может, она и в самом деле когда-нибудь научится хорошо готовить? А то пока что даже у Лики получается лучше…

Позже, перед сном, когда Звездный Пруд уже вовсю сверкал в небе, а старый парк возле отеля окутала темнота, Карина выбралась через окно, чтобы прогуляться перед сном. Жесткие корни маронов покусывали босые ноги, а свежеющий ночной ветерок пронизывал майку, заставляя кожу покрываться пупырышками.

Девочка намеревалась немного посидеть на своей любимой скале над заливом, наблюдая за бухтой. Но едва выбравшись из окна, она расслышала сигналы двухчасового цунами-предупреждения. Все. Идти на скалу смысла не осталось. Сейчас мелкие суда укрываются в бетонированных эллингах, а крупные поспешно прерывают работы и отшвартовываются от пирсов, чтобы встретить волну на глубоководье. Уже через несколько минут светлячки судовых огней исчезнут, и смотреть вниз станет совершенно неинтересно. Поэтому она решила просто пройтись по саду, вдыхая ночной воздух и давая голове освободиться от всяких-разных мыслей, чтобы потом спокойно заснуть.

Она осторожно пробиралась между стволами маронов, ориентируясь только по отблескам звездного света, пробивавшегося сквозь густые кроны. Ей нравилось воображать себя отважной разведчицей в тылу врага, где-нибудь в джунглях Сураграша, и она двигалась как можно осторожней. Ни одна сухая ветка не хрустнула под ее босой пяткой, ни одна лиственная купа не зашелестела недовольно от прикосновения ее тела. И когда она расслышала неподалеку тихие голоса, замерла неподвижно. С одной стороны, подслушивать очень невежливо. С другой – интересно, о чем могут Цукка с Саматтой шептаться в этом месте и в это время?

Любопытство пересилило, и она еще на несколько шагов приблизилась к заброшенной беседке.

– …не понимаю его мотивов, – тихо говорил Саматта. – Понимаешь, Цу, с такой защитной системой, как здесь, я ему и близко не нужен. Она сама по себе ничуть не глупее меня, так что вполне могла бы защищать дом в автоматическом режиме, без оператора. И вот это-то меня и гнетет. Я очень не люблю, когда меня используют втемную, когда не понимаю, что хочет командование. В зоне боевых действий это плохо кончается.

– Но мы не в зоне боевых действий, – возразила Цукка. – Мати, даже если ты не понимаешь его мотивов, они не обязательно плохие. Вот он требует, чтобы мы с тобой обязательно чему-то учились – зачем, если он замышляет плохое? Использовать и выбросить человека можно куда как проще. А он с нами честен… ну, по своему разумению, конечно. Я теперь понимаю, почему он настаивает на нашей финансовой независимости. Если ему нужны друзья, то их нельзя держать на коротком поводке. У них должна быть свобода, даже свобода бросить все и уйти.

– Цу, не обижайся, но ты еще очень молода, – хмыкнул бывший спецназовец. – У меня жизненного опыта побольше, чем у тебя, так что я знаю, как можно привязать человека к себе. Можно сделать так, что он окажется игрушкой в твоих руках, искренне полагая себя свободным. Особенно просто с молодыми: им покажешь высокую цель, и они, задрав хвосты, бросаются к ней напролом. Вон, наш батальон сразу после учебки в полном составе погрузили на корабль и отправили на Западный континент. Ты наверняка не помнишь по малолетству, но в то время все газеты и телеканалы лопались от воплей о том, что свободолюбивые народы Сураграша страдают под гнетом военной оккупации Четырех Княжеств, сосущих из них все соки. Знаешь, как мы в это верили? А знаешь, каково обнаружить вместо свободолюбивых народов бандитские кочевые шайки, заставляющие еле живых крестьян под дулом автомата выращивать маяку на с трудом расчищенных площадках? А вместо кровососущих оккупантов – полудохлые полицейские силы, нос боящиеся высунуть за пределы своих баз? Ага, встречались там и настоящие войска, которые рейды по джунглям проводили в поисках плантаций – и вот с ними-то мы и дрались от случая к случаю. Чекашные рейдерские отряды состояли из полных отморозков, половина – наркоманы. И такими же наркоманами уже через несколько периодов стали и наши ребята. К моменту отправки домой мы потеряли десять процентов личного состава от болезней и несчастных случаев, три или четыре процента в боевых контактах, и минимум тридцать процентов умерло или стало безнадежными инвалидами от наркотиков и беспробудного пьянства. Я тоже сел было на иглу, но сумел удержаться на грани. Прошел через страшную ломку, но выжил, потом несколько лет даже столового вина в рот не брал. А сколько не сумело удержаться?…

– Бедный… – вздохнула Цукка. – И с тех пор ты никому не веришь?

– С тех пор я верю, что дружбе и благолепию в жизни места нет. По крайней мере – среди тех, кто им управляет. Цу, ты видишь только внешнюю форму Джао, ту, которую он считает нужным нам демонстрировать. Помнишь, что он говорил? Проекция – всего лишь кукла с запрограммированными реакциями, предназначенная для общения с биоформами. Он хмыкает, вздыхает, поднимает брови – но это не настоящие реакции человеческого тела. Просто наигранная мимика, вызывающая у окружающих определенные реакции. Она не отражает того, что происходит в его уме. Мы не знаем и никогда не узнаем, что он думает и к чему стремится на самом деле. А ведь он даже не человек – он бессмертен, всемогущ и привык играть судьбами миров. Помнишь, что он говорил про детей? Он не сказал прямо – щадил наши чувства, наверное, но мне вполне очевидно, что мы для него такие же инструменты, как скальпель и игла для хирурга. Нет, Цу, все совсем не так плохо: ты всегда или хирург, или инструмент, а иногда и то, и другое вместе. И хирург тоже может любить свои инструменты – затачивать их, полировать, держать в удобных бархатных футлярах. Но чтобы в один прекрасный день не разочароваться в жизни, нужно четко понимать, с кем и в каких отношениях состоишь.

– Мати, – осторожно спросила Цукка, – так ты думаешь, что он нас обманывает? И все-таки хочешь уйти?

– Я? – изумился Саматта. – Да упаси меня Тинурил от такой глупости! Он меня с потрохами купил. Цу, я столько времени удерживал детей в этом сволочном Институте, что сейчас просто обязан позаботиться хотя бы о Карине и Яне. Да и любопытство меня до смерти заест, если я от него уйду. Нет, Цу, ни в коем случае. Мне, в общем-то, давно наплевать на свою жизнь. Даже если мне суждено пойти по разряду расходных материалов, я сдохну более чем довольным. Многие ли из людей прикасались к тайне такого масштаба? Охранником ли при детях, звеном ли сети влияния, камикадзе ли для публичного теракта – все равно. Да, я прекрасно понимаю все ниточки, которыми он меня удерживает, но у меня нет ни малейшего желания их рвать. И любопытство, и вина, и ты… ох.

– Я? – тихо спросила Цукка. – Мати, ты…

– Цу, я давно хотел тебе сказать, – в голосе Саматты зазвучали странные нотки. – Все как-то не получалось, но раз уж… погоди, не перебивай, а то у меня не хватит духу. Знаешь, я каждый день просыпаюсь с мыслью, что впереди новый яркий день. Яркий – потому что рядом ты. Прости, я не умею красиво говорить, но…