– Да, госпожа.

– Хорошо… – задумчиво оборонила Ксено и жестом выпроводила служанку из опочивальни.

Своенравную Ксено в последнее время было не узнать. После памятных для всех пантикапейцев соревнований на гипподроме она замкнулась в себе, стала редко появляться на людях. Ее обширный дом теперь большую часть времени пустовал, и только изредка, когда наезжали знатные гости из метрополии, в основном ее старые друзья и подруги, уютные, со вкусом отделанные комнаты освещались множеством дорогих заморских светильников, а обширный стол триклиния ломился от изысканных яств.

Поклонники и почитатели неприступной гетеры, всеми правдами и неправдами стремившиеся проникнуть за вожделенные розовые стены ее дома, получая вежливый, но твердый отказ из уст обычно добродушной и мягкой Анеи, терялись в догадках о причинах столь странного поведения блистательной красавицы, до этого обожавшей шумное и веселое общество и буйные пиршества. Некоторые, особенно настырные, делали попытки подкупить Анею, чтобы выведать мотивы необычного затворничества Ксено. От подарков и подношений служанка не отказывалась, любезно благодарила, но на этом все и заканчивалось – сделав многозначительную мину, она с проворством белки исчезала за дверью, а ошарашенный ценитель несравненных достоинств ее госпожи еще долго топтался на вымощенной плотно подогнанными плитами дорожке парадного входа, бормоча проклятия в адрес лукавой Анеи и ругая себя последними словами за неоправданное мотовство: несбывшиеся чая-ния делали в его воображении цену подарка и вовсе астрономической.

Ксено влюбилась. Впервые в жизни. Неистовая, всепоглощающая страсть смутила ее ум, воспламенила сердце, а временами доводила до исступления. Но самым странным и совершенно невероятным, случись вдруг кому из приятелей Ксено подслушать потаенные мысли девушки, было то, что объектом ее воздыханий служил не достойный и богатый эллин, как следовало по логике событий, а простой гиппотоксот, варвар, не имевший за душой лишней монеты, не говоря обо всем остальном.

Сначала она возненавидела Савмака. Уязвленная гордыня искала достойного отмщения, но придуманные ею в часы одиночества остроты и злая ирония остались невостребованными: юный варвар не появлялся в домах богачей, хотя его приглашали наперебой. Сжигаемая злым нетерпением, Ксено искала встречи с ним на улицах Пантикапея, но лохаг гиппотоксотов словно задался целью довести ее до умопомрачения – он отсиживался в казармах, куда женщинам путь был заказан.

Тогда, преступив свою гордость, Ксено решилась на отчаянный шаг – она послала через Анею приглашение на обед начальнику гиппотоксотов, с условием, что он приведет с собой и Савмака. Польщенный и обрадованный вниманием к своей персоне, старый рубака явился в точно назначенный срок, но, увы, в одиночестве. Пил и ел он, как и полагается людям военным, за троих, а любезное и обходительное отношение к себе со стороны гордой и неприступной красавицы истолковал чисто по-мужски, предложив располагать им в любое время суток, когда она пожелает.

С трудом сдержавшись от дерзости, Ксено вымучила из себя вежливую улыбку и тут же предложила ему выпить за будущую дружбу. Огромная чаша крепкого заморского вина привела старого воина в состояние полнейшего благодушия, и наконец девушка узнала то, что поразило ее до глубины души. Савмак исчез. Это событие держалось по приказанию спирарха Гаттиона в тайне, но начальник гиппотоксотов, разомлевший от столь прекрасного и редкого в его аскетической воинской жизни времяпровождения, поведал сей секрет юной красавице, как нечто весьма пикантное, что должно было еще больше возвысить его особу в глазах очаровательной прелестницы.

Разом утратив интерес к пиршеству, Ксено едва дождалась ухода болтливого стратега. Закрывшись в опочивальне, она разрыдалась, как никогда прежде, и проплакала почти всю ночь, пока сжалившийся над бедной девушкой Гипнос[288] не распростер над ее ложем свои бесшумные убаюкивающие крылья.

Проснувшись, девушка долго лежала в постели, пытаясь привести мысли и чувства в порядок. И когда испуганная необычным поведением госпожи Анея осмелилась предложить ей завтрак, Ксено наконец приняла решение: этот грубый, неотесанный варвар ей милее всего на свете, и она приложит все свои силы и связи, чтобы разыскать его. Женская интуиция подсказывала девушке, что в исчезновении Савмака кроется нечто большее, чем побег, как пытался истолковать это событие по наущению спирарха Гаттиона стратег гиппотоксотов…

Спирарх Гаттион пребывал в некотором недоумении: несмотря на высокое положение в Боспорском царстве, он никогда не считал свою особу столь значимой, чтобы удостоиться приглашения на обед у Ксено, отвергшей притязания самого Перисада. Еще больше удивился от природы подозрительный начальник царского следствия, когда увидел, что стол был накрыт не в триклинии, а в пиршественном зале, ойкосе. Потому поначалу он держался несколько скованно, и на вопросы сотрапезников отвечал нехотя и односложно.

Гостей было немного, в основном отпрыски богатых и знатных пантикапейских фамилий. Среди них затесался и неизменный участник всевозможных пантикапей-ских пиршеств борец Калус. Несмотря на грубоватую внешность, с Ксено он был любезен и обходителен. Сегодня Калус выполнял особое задание Анеи, к которой был неравнодушен – накачивал вином под завязку весьма необщительного спирарха. Гаттион долго крепился такому натиску, отнекивался, но борец уцепился в него мертвой хваткой, присосавшись, как рыба-прилипала, и начальник царского следствия, негодуя в душе, но не решаясь нарушить неписанные правила подобных застолий, скрепя сердце вливал в себя одну чашу за другой под тосты Калуса. Постепенно спирарх разомлел, расслабился, и борец с довольным видом подмигнул Анее – дело сделано.

– …Ах, это так ужасно, наверное, – щебетала Ксено; она возлежала напротив Гаттиона. – Представляю – темень, сыро, холодно… Бр-р! – вздрогнула она.

– Местечко и впрямь мрачноватое, – цинично ухмыльнулся спирарх. – Те, кто туда попал, должны в полной мере ощутить на своей шкуре неотвратимость возмездия за содеянные преступления. Некоторые после приговора работают в каменоломнях и солеварнях, а кое-кто остается там до конца своих дней.

Он поправил тугую подушку, на которую опирался локтем, и потянул на себя цветастую накидку, исполняющую роль одеяла – окна пиршественного зала были открыты, и над ложами для пирующих гулял незаметный для разгоряченных добрым вином гостей, а от того очень коварный сквозняк. Разговор шел о царском эргастуле, находившемся в ведении начальника следствия. Начала его Ксено, наконец прознавшая о таинственном узнике подземной темницы. Его имени не знал никто, даже главный стражник.

– Как интересно посмотреть, – продолжала гнуть свое Ксено, простодушно взирая на Гаттиона, весьма польщенного вниманием красавицы к его россказням. – Наверное, я там умерла бы от страха.

– Почему же? – ответствовал ей спирарх и прильнул к краю полной чаши – острая и соленая приправа, поданная к поросенку, фаршированному птичьими потрохами, вызывала нестерпимую жажду.

Впрочем, и другие яства требовали постоянного орошения: копченые колбасы, медвежатина, сырный пирог, политый горячим медом и обложенный горохом, орехами и мочеными яблоками, яйца, сваренные «в мешочек», всевозможные рыбные блюда и соусы к ним, жареная печень, репа, маринованные оливки, устрицы, шампиньоны, рыбный рассол, дичь на вертелах…

– Почему же? – повторил Гаттион, переводя дух. – Человеку свободному и без предрассудков сие зрелище только на пользу – в качестве назидания и предостережения.

– Тогда почему бы не устраивать осмотры эргастула добропорядочными гражданами? – смеясь, сказала Ксено. – Конечно, не бесплатно: и городской казне прибыль, и добродетели подкрепление. Я, например, готова заплатить любые деньги, чтобы убедиться в правдивости твоих слов.

– Ты меня обижаешь, о несравненная, – напыжился изрядно захмелевший спирарх. – О деньгах не может быть и речи. Достаточно твоего пожелания, и двери всех подвластных мне заведений будут распахнуты настежь.