В тот день, когда погибли Бесхвостый и Хитрая, Хуги почти до вечера просидел в камнях, ошарашенный всем случившимся. Настигаемый волками, он уже готов был бросить им барсука, но в это время за спиной раскатисто грянул выстрел. Хуги высоко подпрыгнул, его ноша упала на землю. Оглянувшись, увидел, что Бесхвостый перевертывается через голову, а Хитрая, сделав поворот, бежит в сторону. Потом загремел второй выстрел, но он, уже не оглядываясь, со всех ног бежал к ближней скале. Добежав, пулей взлетел на камни, вскарабкался по утесу и спрятался в первой расщелине. Отсюда не было видно ни каменной гряды, с которой подряд ударили два грома, ни того места, где перевернулся через голову Бесхвостый; но край сырта, где лежала брошенная добыча, просматривался хорошо. Никто к ней не подошел, ни волки, ни двуногие существа, обладающие возможностью издавать гром.

Он просидел на скале до вечера, пытаясь понять происшедшее, но понять было трудно. Он не видел, куда делись волки и что стали делать двуногие существа, которые так и не показались ему. Все вокруг снова было тихо и пустынно, как будто ничего не случилось. Только по-прежнему лежал на том же месте барсук да высоко в небе стали кружить большие ягнятники. Вот им-то отдать свою добычу было бы непростительно. Голод подстегнул Хуги. Он слез со скалы и осторожно направился к брошенному барсуку. Снег уже почти сошел, и сырт снова зазеленел. Хуги шел не спеша, несколько раз останавливался и потягивал носом воздух. Но запаха страха не ощущал.

Подойдя, склонился, понюхал остывшую тушку. Потом пристально посмотрел туда, где лежали волки. Он понял, что они мертвы и не опасны. Любопытство взяло над ним верх…

Бесхвостый лежал на боку, откинув голову и вытянув могучие лапы. В двух шагах от него застыла Хитрая. Глаза ее были открыты и светились тусклым холодным кварцем.

Хуги задумчиво разглядывал могучих старых зверей, от чьих клыков и лап он чуть было дважды не пострадал. Теперь они лежали мертвыми, как и барсук, добытый им в честной охоте.

Еще раз глянув в небо и увидев, что бородачи кружат все ниже и ниже, он вернулся к барсуку, снова взвалил его на плечо и спокойно зашагал по направлению к Орлиной скале.

Он и не знал, что за ним все это время издали наблюдали Длинное Лицо и Светловолосая.

Трудно было сразу предположить, что давняя драма с пестуном могла разыграться близ логова Хуги. Теперь Федор Борисович и Дина знали точно, что логово здесь. Следовало только найти его.

На другой день рано утром, придя к скале, Федор Борисович и Дина забрались в гущу малинника и затаились.

Они пролежали два часа, терпеливо ожидая, когда рассеется туман и на камнях, может быть, появится Хуги. Но туман не спешил рассеиваться, хотя давно занялась заря и должно было вот-вот взойти солнце.

Наконец началось медленное отслоение тумана от земли. Уже хорошо проглядывалось подножие скалы, стали заметнее очертания отдельных камней. Впечатление было такое, что где-то неподалеку горит лес и дым от пожара, расстелясь сперва по земле, медленно начинает уходить вверх. Сколько причудливых образов можно было увидеть в самих завитках тумана! То они вытягивались и приобретали форму фантастической по размерам головы медведя, то сворачивались кольцами и походили на мех архара, то, вбирая в себя огромную глыбу скалы, казались каким-то доисторическим чудищем. Но вот туман поднялся еще выше, и солнечные лучи, пронизавшие его вкось, засеребрились, и мокрая от росы трава заблестела живыми радужными пятнами.

Вдруг Федор Борисович невольно вздрогнул и легонько толкнул Дину. В чистом от тумана просвете, пронизанном лучами солнца, на площадке одного из скальных выступов они увидели стоящего во весь рост Хуги. Теперь он был совсем рядом. Он казался выше, чем они считали, шире в плечах, сутулых и мощных в этой своей сутулости. Взгляду четко открылась полоска лба, не высокого, но и не низкого, прикрытого клоком спутанных волос, косо спадающих на плечи, большие выпуклые глаза с чуть отвисшей складкой век, широкие скулы, широкий приплюснутый нос, полные губы и сильно развитая челюсть. Как будто выточенный из камня, темный торс его с длинными полусогнутыми руками сходил книзу клином, подчеркивая узость бедер и худобу ног, заметно утолщенных в коленях. Будто из тьмы веков, легко раздвинув каменные недра, вышел в современный мир человеческий предок, чтобы взглянуть, так ли на земле все глухо и мрачно, как было миллион лет назад, так ли светит солнце, которое манило его тогда из этого мрака к свету.

Федор Борисович и Дина внимательно разглядели Хуги, а он, словно нарочно, не спешил уйти. Понежась под солнцем, он легко и как-то неуловимо скользнул вниз по камням, потянул носом, шевеля ноздрями, и, очевидно не заметя ничего опасного, деловито опустился на четвереньки.

Федор Борисович только молча покачал головой. Удивительно, как человек мог приучиться вот так легко и ловко передвигаться. И впервые он ясно осознал, что это существо потеряно для общества. Даже вернув его в лоно цивилизации, вряд ли можно было надеяться, что оно будет способно жить в других условиях. И все-таки, как ни странно, в облике этого дикого существа продолжал жить человек.

Федор Борисович, проводив Хуги взглядом, вышел из укрытия, поглядел на Дину и улыбнулся:

— Вот мы и увидели, что хотели. Жаль, не было Николая.

Федор Борисович и Дина отдыхали, может быть впервые по-настоящему сознавая, что отдых в полной мере заслужен ими. Они купались под водопадом, весело болтая, загорали, лежа рядышком на горячем от солнца плоском валуне и наблюдая, как после них снова снует и вертится в потоках воды вспугнутая оляпка. Сейчас они, может быть, тоже впервые за все время не вспоминали о Хуги, не говорили о дальнейших планах, отключившись от всего, что на протяжении полутора месяцев постоянно занимало их умы и требовало огромных физических усилий.

— Я заметила, что Николай вам что-то шепнул, когда уходил, — неожиданно вспомнила Дина, а скорее всего, она и не забывала об этом, а просто ждала удобного момента, чтобы спросить.

Федор Борисович бесстрастно пожал голыми плечами и невинно посмотрел на нее.

— Не помню.

— И вам не стыдно меня обманывать? — прищурилась она, глядя на него против солнца. — Я ведь вижу, что вы помните.

На губах его появилась хитроватая, загадочная улыбка.

— Я очень мнительная, — сказала она, — если это обо мне…

— Ну что вы! — отвечал он полушутя-полусерьезно.

— Нет, в самом деле?…

— Я не имею права выдавать чужую тайну, — засмеялся он.

— Среди нас не может быть тайн. Так, значит, все-таки обо мне?

— Допустим.

— Что значит допустим? В таком случае сейчас же выкладывайте!

Федор Борисович шутливо нахмурился:

— Вы кому приказываете? Начальнику экспедиции? Почему не соблюдаете субординации?

— Ах, субординацию! — вскричала Дина и, вскочив, стала заламывать ему руки за спину. — Я вам сейчас устрою допрос с пристрастием, товарищ начальник. Это вам развяжет язык.

Она была сильной девушкой, он это чувствовал. Хохоча и проказничая, она действительно крепко связала ему руки холщовым полотенцем, на котором лежала, а он, изобразив из себя покорного раба, стал умолять ее о пощаде.

— О непревзойденная госпожа! Прости слугу неразумного. За твою добродетель я вознесу тебе хвалу перед всевышним, и он возликует сердцем, глядя с высоты небес на земную богиню, преисполненную к рабу своему милости и великодушия. И тогда снизойдет на тебя, о великая из великих, его божественное просветление, — говорил он, неловко лежа грудью на камне, — ты сама постигнешь тайну твоего раба, недостойного, чтобы он произнес ее вслух.

— Несчастный! Поберегите свои восточные заклинания для других. А мне подавайте вашу тайну.

Но он продолжал:

— Взгляни на меня, о всемогущая повелительница! И обрати взор свой на эти бархатные тюльпаны, рассыпанные у твоих ног (на самом деле это были горные лютики). Их нежные лепестки омрачены твоей жестокостью, а их стебельки согнулись перед тобой в поклоне, заклиная тебя не вырывать мою тайну силой.