Эсеры, стоявшие у трибуны, захлопали и, освобождая путь министру, провели его к автомобилю. А с крыш и деревьев вслед им раздался свист.

Ленин прибыл на митинг, когда Чернов уже уехал с «Путиловца». Рабочие, устроившиеся на крышах, издали заметили его.

— Ленин... Владимир Ильич приехал! — передавалось от одного к другому.

Толпившиеся на площади замахали шапками, стали подниматься на цыпочки, вытягивать шеи, лезть друг другу на плечи, чтобы лучше разглядеть идущего Ильича.

Вот он поднялся на трибуну, и все увидели простого, скуластого человека в рабочей кепке. Пути-ловцы встретили его как желанного гостя — приветственными возгласами и аплодисментами.

Владимир Ильич выждал несколько минут, а когда площадь затихла, заговорил просто, точно беседовал с рабочими в небольшом кругу.

Он пожалел, что не застал министра. Но это ничего. В общих чертах Владимир Ильич представлял, что мог сказать Чернов. Министр, конечно, уверял всех, что большевики, а с ними и рабочие и крестьяне, своими справедливыми требованиями погубят революцию. Что еще мог придумать соглашатель? У них одна песня: войну невозможно закончить, а с землей и рабочим контролем надо подождать...

— Угадал, точно говорит, будто сам слышал, — перешептывались между собой рабочие и придвигались ближе к трибуне.

Раскрывая предательское поведение эсеров и меньшевиков, Ленин как бы объединил еще не оформившиеся и не высказанные мысли рабочих и облек их в ясную форму: двоевластия в стране не должно быть, на заводах и фабриках надо создать рабочий контроль, а землю от помещиков отнять…

Путиловцы ловили каждое слово Владимира Ильича; им казалось, что по-иному и думать невозможно. На заводском дворе наступила такая тишина, что было слышно, как по-весеннему чирикают воробьи на карнизах зданий.

Смелая программа действия захватывала и зажигала. Хотелось действовать, бороться вместе с Лениным, целиком отдавая себя революции.

Когда Владимир Ильич кончил, от мощного взрыва аплодисментов дрогнули стены цехов и задребезжали стекла окон. Путиловцы на всем пространстве огромного двора и на крышах бурно били в ладоши.

Рабочие не дали Ленину сойти с трибуны, они подхватили его на плечи и под крики «ура» понесли к завкому.

— Ну как? — спросил Алешин у товарищей. — Здорово?

— Однако, да-а! — смог только произнести Кедрин. И это в устах таежного охотника была высшая похвала.

А Рыбасов вдруг заторопился:

— Надо сегодня же на поезд. Чего тут больше околачиваться? Все ясно.

— Зачем вам так спешить? — не могла понять Катя. — Поживите у нас, отдохните.

— Нельзя, уже припекает.

Вася Кокорев вышел на улицу вместе с Катей, ее отцом и солдатами. До Нарвских ворот они пошли пешком. По пути Дмитрий Андреевич приглядывался к юноше и про себя отмечал: «Лицо честное… не глуп будто. Рост ничего и в кости крепок. Только вот, как насчет учения? Не потянул бы Катюшу к горшкам и пеленкам». Дмитрий Андреевич прислушался, что с таким жаром обсуждает его дочь. Катя все еще была под впечатлением выступления Ильича.

— Если бы можно было собрать всех воюющих солдат и послать к ним на митинг Ленина, то войне бы конец, — убежденно говорила она.

— А я бы созвал министров, — вставил юноша, — и потребовал: рассказывайте при народе, как вы хотите изменить нашу жизнь... Никто бы из них против Ленина не удержался.

«Ох и ветру горячего в головах! — подумал Дмитрий Андреевич. Но он одобрял молодежь. — Из таких получаются настоящие люди. Пусть дружат, парень он, видимо, хороший».

На другой день, рано утром, фронтовики выехали из столицы.

Вагон третьего класса был так переполнен, что многие солдаты сидели в тамбурах и узких проходах.

Алешину, Рыбасову и Кедрину удалось захватить на троих две полки. Они постелили шинели, вещевые мешки положили под головы, распоясались и сели курить.

Как только пассажиры разместились и в окнах замелькали телеграфные столбы болотистой равнины, в каждом купе начались громкие споры. В ту пору люди митинговали всюду: на площадях, на улицах, в цехах заводов, в трамваях и поездах.

— Прежде в России не было столько разных партий, — говорил редкозубый каптенармус с нашивками фельдфебеля. — И всегда побеждали. А теперь беда — митингуем только. Всякие партии — это, по-моему, работа немцев для подрыва государства. Где это видано, чтобы во время войны ходили какие-то личности и кричали: «Долой войну!» Да их, предателей, повесить мало!

— А почему их непременно вешать нужно? — вмешался в разговор Алешин. — А может, лучше войну кончать?

— Как это кончать?! — возмутился каптенармус. — А наши обещания союзникам?

— Какие такие обещания? — вступил в разговор Рыбасов. — Солдаты их не давали. Разве только те, кто в коптерках околачиваются. Им, видно, за войну, как буржуям, кое-что перепало...

Эти слова вызвали дружный смех в купе. — Так вы и деритесь, а мы погодим, — добавил пулеметчик.

— Зачем им драться? Обворовывать легче, — вставил солдат с забинтованной головой.

Каптенармус, видя неприязненное отношение к себе, умолк и отвернулся к окну. Вместо него заговорил унтер-офицер в металлических очках, походивший на сельского учителя.

— Будем рассуждать последовательно и без личных оскорблений, — сказал он. — Предположим, что все русские в один день взяли бы покинули окопы и вернулись домой. Что бы это нам принесло? А вот что: немцы захватили бы лучшие наши земли и сели бы русскому мужику на шею.

— А зачем же так, — не сдавался Рыбасов. — Нам с простым немецким солдатом, который из крестьян или там из мастеровых, делить нечего. Мы с ним и сейчас через колючую проволоку мирно разговариваем.

— Но ведь солдатские переговоры никакого значения не имеют.

— Как не имеют? Солдат самая большая сила на войне. Если мы немцу предложим: давай-ка перестанем друг в дружку стрелять, ты пойди Кайзера и своих помещиков с буржуями бить, а мы своими займемся, — так и войне конец.

— Нда-а! — произнес унтер-офицер, удивляясь смелости солдатских рассуждений.

Алешин, заметив в проходе долговязого интенданта, прислушивавшегося к разговорам, шепнул Рыбасову, чтобы тот был поосторожнее, но солдат отмахнулся:

— Плевал я на легавых. Вот и Ленин также говорит о войне. Желаете почитать?

Он вытащил из мешка газеты с речью Ленина и стал раздавать солдатам. Подозрительный интендант исчез, но на первой же остановке привел в купе офицера, с комендантской повязкой на рукаве.

— Вон те, — показал он на Алешина и Рыбасова.

— Ваши документы? — потребовал комендант.

Солдаты показали свои командировочные. Комендант, не глядя на бумаги, сунул их в карман и предложил:

— Пойдемте.

— Куда? Здесь не наша остановка, — возразил Рыбасов.

— Без разговоров! — прикрикнул на них офицер. — Подчиняйтесь, когда приказывают.

— Что они такое сделали? За что забираете? — запротестовали солдаты, сидевшие внизу.

— Они агенты немецкие! — сказал интендант. — С листовками на фронт пробираются.

— Чего? Какой я такой агент!? — Рыбасов спрыгнул вниз и, приблизясь к коменданту, потребовал: — Чего прячешь командировочные, читай при всех, что там написано!

Другие солдаты тоже повскакали с мест. Комендант, видя, что фронтовики его не выпустят из вагона, вынужден был вслух прочесть командировочные предписания. В них ясно говорилось, что командируемые едут в столицу по решению солдатского митинга.

— Понял, чьи мы агенты! — сжимая кулаки, сказал Рыбасов. — Это у вас тут в тылу шпик на шпике, а мы в окопах страдаем.

Офицеру пришлось вернуть документы, но, уходя, он все же пригрозил:

— Не на этой станции, так на другой снимут.

С ним ушел из вагона и долговязый интендант, он побоялся остаться с солдатами. К вечеру Алешин, Рыбасов и Кедрин доехали до узловой станции, где им нужно было пересесть на другой поезд. Вокзал был переполнен пассажирами. Разузнав, что поезд приходит только ночью, солдаты решили поужинать.