Дойдя до Малой Садовой, Аверкин зашел в ресторан Федорова, разделся, сел за столик и, подозвав официанта, с видом богатого человека сказал:

— Э-э... любезнейший, первым делом устрой мне корзиночку на вынос: десяток филипповских пирожков, пяток груш, парочку апельсинчиков и сверху — конфет хороших. Потом — посыльного сюда. А заодно, конечно, — графинчик коньячку с лимончиком и сообрази селяночку получше.

Официант, предчувствуя хорошие чаевые, склонил голову.

— Для вас — в наилучшем виде-с, — подобострастно заверил он и семенящей походкой поспешил выполнять заказ.

Аверкин написал на листке адрес Алешиной, закурил и по старой привычке стал прислушиваться, о чем говорят за соседними столиками.

Впереди сидели раскрасневшиеся купцы-гостинодворцы. Подливая водку щеголеватому офицеру интендантской службы, они с озабоченными лицами что-то нашептывали ему, а офицер, уже заметно охмелевший, уверял их:

— Небеспок! Если Чуйко сказал, значит, — отрезано, назад команды не будет.

— И хотелось бы насчет хромового товару... — заискивающе просил купец с красной лоснящейся физиономией.

— А обеспекция? — коверкая слово, спросил интендант и, потерев указательным пальцем о большой, не засмеялся, а как-то закудахтал.

— Боже мой, да пренепременно! — воскликнул обрадованный купец и полез в боковой карман.

Аверкин видел, как гостинодворец вытащил пачку кредиток и сунул их под столом интенданту в

руку.

«Взятки берет, — определил Виталий и тут же подумал: — А нельзя ли и мне поживиться? Если намекну, кто я такой, то он, конечно, струсит и поделится. Надо попробовать, авось пройдет». Но в это время перед его столиком появился посыльный с красиво упакованной корзинкой.

— Куда прикажете доставить?

— Свезешь на Выборгскую сторону. Вот тебе адресок. Вручишь самой в руки и скажешь: «От вашего тайного друга». Понял? Больше ни слова. Не знаю, мол, не видел. Но сам все же погляди, как она примет подарок, как будет радоваться. А потом вернешься и доложишь мне. На чай зелененькую получишь».

Когда посыльный ушел, Аверкин заметил, что интендант прощается с гостинодворцами. «Теперь бы не упустить его», — подумал он и поспешил выйти из зала.

Дождавшись офицера в коридоре, Виталий подошел к нему и негромко сказал:

— Разрешите представиться: сотрудник контрразведки...- фамилию он произнес невнятно и только мельком показал удостоверение.

Подвыпивший интендант, видимо, мгновенно протрезвел, потому что лицо его покрылось красными пятнами.

— Чем могу служить? — дрогнувшим голосом спросил он и выжидательно уставился настороженными глазами на Виталия.

— Отойдем в сторонку, — предложил Аверкин. Он деликатно взял офицера под локоть, отвел в полутемный угол, а там как бы с укором сказал: — Что ж это вы, друг, а? Надо бы осторожней. Я ведь могу вас с уликами в штаб отправить. Люди мои здесь. Но ваше счастье — вы мне симпатичны, и я не хотел бы доставлять вам неприятности. Если вы сумеете уделить в долг рубликов триста... я был бы признателен.

Интендант с готовностью полез в боковой карман френча, вытащил деньги, отсчитал вздрагивающими пальцами триста рублей и молча протянул их Аверкину.

— Благодарю, — произнес тот. — Вы здесь часто бываете? При случае постараюсь отдать.

— Не беспокойтесь, я обожду, — вежливо ответил интендант, а недобрый взгляд его как бы говорил: «Знаю, как ты отдашь, шпик проклятый!» При этом он состроил гримасу, похожую на улыбку, звякнул шпорами и поспешил уйти.

Аверкин на радостях выпил большую стопку коньяку, закусил ломтиком лимона и принялся за остро приправленную охотничью селянку.

Когда Виталий уже заканчивал обед, появился посыльный. В руках у него была корзина с пирожками и фруктами.

— В чем дело? — удивился Виталий. — Не приняла?

— Никак нет, по адресу не застал, — виновато ответил парнишка в форменной фуражке. — Переехали, говорят.

— Не может этого быть.

— Вот чтоб провалиться... темно там и... дверь заперта.

— А ну, поехали вместе.

Бросив на стол две десятки, Аверкин взглянул на часы: было двадцать минут седьмого. «Ого, засиделся же я!»

Не ожидая официанта, он вышел из зала, оделся, взял извозчика и вместе с посыльным поехал на Выборгскую сторону.

В подвале, и правда, было темно; Аверкин подергал дверь, — она не открывалась.

«Странно, — подумал он, — куда все жильцы могли деться?»

— А ну, подожди меня здесь, — приказал Виталий посыльному, а сам пошел к домовладельцу.

Тучный торговец скобяным товаром запомнил Виталия с первого прихода. Узнав, что сыщик по-прежнему интересуется Алешиной, он начал жаловаться:

— Нахально, без спросу переселились. Теперь от Урсакова житья мне не будет. Не знаю, как выкинуть их; бумажку они какую-то от Совета получили. Загадят мне самую лучшую квартиру. Может, в суд на них подать?

— Не спешите, — посоветовал Аверкин, — а то вы кой-кого спугнете. Я вам скажу, когда надо будет в суд тянуть. И сам помогу, свидетелем буду.

Побаиваясь тайной полиции, домовладелец не стал возражать и дал согласие месяца два не тревожить неприятных жильцов.

Катиного отца — Дмитрия Андреевича Алешина — вместе с товарищами по ссылке и коренными сибиряками в 1916 году взяли на военную службу. Месяца три их учили ходить строем, стрелять из винтовки, колоть штыком, рыть окопы, а затем отправили на Западный фронт.

Война была позиционной; лишь изредка между противниками возникала вялая перестрелка.

Февральская революция почти ничего не изменила в жизни фронтовиков: они лишь помитинговали в землянках, избрали свой полковой комитет и по-прежнему мерзли в лесу, изрытом окопами.

Солдаты так привыкли к спокойствию на передовой линии, что ходили по траншеям не сгибаясь, а по вечерам у колючих ограждений перекликались с немцами.

— Эй, фриц! Что там у вас слышно насчет войны? Скоро кончать будем?

Германские солдаты, кое-как умевшие говорить по-русски, негромко отвечали:

— Иван, русиш! Не бойся офицер, довольна война, я воевать не хочет.

Так прошел март, апрель. Уже всюду растаял снег. Солдаты брали с брустверов комки нагретой солнцем земли, растирали их в пальцах и говорили:

— Самое время пахать да сеять.

Теряя терпение, многие из них приставали к выбранным в полковой комитет товарищам с вопросами:

— Долго ли мы здесь будем вшей кормить? Когда нас домой отпустят?

А что те могли им ответить? Даже самые грамотные с трудом разбирались в делах, творящихся в стране.

В мае солдат, отошедших в тыл на отдых, неожиданно собрали на митинг. Из армейского комитета приехал агитатор, — видимо, штабной офицер. Он носил хорошо сшитую шинель без погон и хромовые сапоги, не знавшие окопной грязи.

Агитатор начал свою речь с заискивающей душевностью:

— Я вас очень хорошо понимаю, братцы. Все вы ждете конца войны, мечтаете о доме, о любимых. Но сейчас, к сожалению, нельзя об этом думать. Мы не можем вот так взять да и разойтись по городам и селам. Враг вероломен и лют. Германцы ворвутся на русскую землю, затопчут нашу честь и свободу…

Слушая его, солдаты думали: «Верно говорит, войну, вроде, нельзя кончать». А сердце противилось: из-за чего драться-то?

Один из пехотинцев выкрикнул:

— Немецкие солдаты тоже войны не желают!

— Не верьте обманщикам! Колбасники хитрят, надеются на легковерных простаков, — убежденно ответил агитатор. — К тому же, как мы покинем своих братьев-союзников — французов и англичан? Русские всегда были верны своему слову. Неужто мы на этот раз покривим душой и осрамим свой флаг? Да никогда! Может быть, понадобится только последнее усилие, — говорил он, — мощный удар с двух сторон — и австро-германские войска будут разбиты. Надо готовиться к летнему наступлению. Только победа принесет мир и счастье.

Солдаты растерянно переглядывались.